Богородица

Архив номеров Номер 12

Канонизация монахини Марии Скобцовой — канонизация идеологии, ведущей к разрушению Церкви


В январе 2004 года Синод Константинопольского Патриархата канонизировал монахиню Марию Скобцову[1], которая в конце Второй мировой войны, находясь в фашистском концлагере, добровольно пошла в газовую камеру вместо одной женщины.

Отдавая должное самоотверженной кончине монахини Марии Скобцовой, не будем, однако, забывать, что, находясь в евлогианском расколе с Матерью-Церковью, монахиня Мария, вооруженная идеологией Бердяева, сочиняла весьма сомнительные трактаты («Типы религиозной жизни» и др.), в которых ярко проявляется открытая неприязнь к Православной Церкви, уничижаются традиционное святоотеческое Православие и аскетическая церковная практика. Не расставаясь никогда с папиросой, монахиня Мария воплощала в себе некую «нетрадиционную монашескую ориентацию» в сочетании с эсеровским революционным духом разрушения всех традиций Русской Православной Церкви (впоследствии она отчасти воодушевила неообновленцев на их революционные реформы в одном отдельно взятом приходе). Митрополит Евлогий (Георгиевский), постриг­ший Е.Скобцову в монашество, позднее замечал, что «ни левых политических симпатий, ни демагогической склонности влиять на людей она в монашестве не изжила» (в молодости она принадлежала к партии эсеров).

Канонизация монахини Марии Скобцовой — это очередной недружественный выпад Константинопольской Патриархии против Русской Православной Церкви, ибо этим актом Константинопольский Патриарх Варфоломей пытается оправдать евлогианский раскол 30-х годов прошлого века и захват Константинопольским Патриархатом, вопреки церковным канонам, русской парижской архиепископии в самый трагический для Русской Церкви период ее истории.

Показательно также, что «продавленная» либеральными кругами парижской архиепископии Константинопольского Патриархата (не без участия московских неообновленцев) канонизация монахини Марии осуществлена в Стамбуле как раз в момент сближения между РПЦ и РПЦЗ, то есть эта акция Константинопольского Патриархата вне всякого сомнения направлена на то, чтобы помешать процессу воссоединения двух частей Русской Церкви. Напомним, что самочинное отделение митрополита Евлогия от Матери-Церкви было осуждено в свое время Русской Православной Церковью как на Родине, так и за границей. Естественно, что канонизация монахини Марии Скобцовой (одинаково ненавидевшей, судя по ее парижским публикациям, традиции как Зарубежной — «карловацкой», так и Русской Православной Церкви на родине — «так называемой “патриаршей церкви”», как выражалась монахиня Мария), будет с восторгом воспринята кочетковцами и другими неообновленцами, которые также являются противниками воссоединения с Зарубежной Церковью из-за ее строго православного консерватизма.

Разговоры о возможной канонизации монахини Марии начались несколько лет назад в околоцерковных и обновленческих изданиях: в парижской «Русской мысли» (творческими усилиями прот. Сергея Гаккеля — борца с т.н. «христианским антисемитизмом» в целом и с «антисемитским потенциалом Евангелия и богослужебных текстов» в частности) и в кочетковском журнале «Православная община» (не забудем, что писания монахини Марии являются основополагающим пособием по катехизации несчастных оглашаемых, попавших в общину отца Георгия Кочеткова).

Канонизация такой одиозной личности как монахиня Мария Скобцова может быть сопоставима с тем, как если бы в нашей Церкви была прославлена не менее одиозная фигура Г.Е. Распутина. Если канонизировать людей по тем принципам, какими руководствовался Синод Константинопольской Патриархии в отношении монахини Марии Скобцовой, то в таком случае целесообразно поднять наконец вопрос о канонизации ритуально убитого в 1913 году Андрюши Ющинского.

Журнал «Благодатный Огонь» уже неоднократно отмечал стремление обновленческих кругов видеть монахиню Марию Скобцову — своеобразное знамя интеллигентской борьбы с «закосневшей в средневековых догматах церковной структурой» — в святцах Русской Церкви и на иконах (вероятно, в клубах табачного дыма, валившего из монашеской келии монахини Марии).

Предлагаем читателям отрывки из двух ранее опубликованных в нашем журнале статей на эту тему.


Соответствует ли облик монахини Марии (Скобцовой) идеалам православного монашества?

(Из интервью с иеромонахом Сергием (Рыбко);
полный текст см.: Благодатный Огонь, 2000, № 5)

Мать Мария — человек известный, оставивший след в истории русской эмиграции. Она была православной монахиней, и ее служение, и ее жизнь, и прежде всего — ее мученическая кончина, конечно, заслуживают внимания и уважения. Но тем не менее, мне кажется, говорить о канонизации этого человека все-таки не стоит. Ведь когда канонизируют человека, то его жизнь сразу становится предметом пристального изучения православных людей. Потому что к мученической смерти человека подготавливает его праведная жизнь. Говорить о святости жизни матери Марии, делать ее примером для подражания, мне кажется, было бы ошибочно.

Разговоры об этой канонизации исходят из обновленческих, экуменических кругов... Раньше в нашей стране экуменизм насаждался в основном государством, и поскольку он как бы навязывался Церкви извне, то основная полнота церковного народа его не принимала. Такое вмешательство государства в дела Церкви и все, что от государства исходило, естественно, принималось настороженно и в общем-то враждебно. И вполне справедливо, потому что советское государство, которое было атеистическим и прямо называло себя враждебным Церкви, разумеется, ничего хорошего Церкви не желало. Сейчас время изменилось, экуменизм теперь в основном исповедуют те интеллигентские круги, которые пришли к Богу недавно. Ведь Церковь сегодня состоит на 60–70 процентов из неофитов. И вот, не совсем понимая историю Церкви, догматику Церкви, ее каноны, эти люди приносят с собой современные, как они говорят, «демократические тенденции». Они утверждают, что учение Церкви устарело, что сейчас начинается эпоха объединения всех народов, стирание всех границ, различий; создается единая мировая экономика, вырабатываются единые «общечеловеческие ценности». Поэтому должна быть и Единая Церковь, ибо от вражды между верующими исходит много отрицательных последствий для земной жизни людей. Конечно, от вражды ничего хорошего не происходит, и не может Православие разделять взгляды католиков, протестантов, иудеев, магометан. Но Православная Церковь в России никогда не относилась враждебно к верующим других религий: все иноверцы и инородцы всегда имели полную возможность жить в условиях своей культуры.

И вот экуменизм кажется этим интеллигентам какой-то спасительной панацеей. Однако есть Истина, которая не может сочетаться с ложью. Именно Православие являет собой полноту Христовой Истины, и не может оно с любовью и приятием относиться ко лжи. И не может быть глубоким и прочным то учение, где примешана ложь. В экуменизме истины нет.

Околоцерковные, неофитские круги и хотят канонизировать мать Марию — как символ некоего «монашества будущего», а на самом деле псевдомонашества. Сама мать Мария такие вещи говорила и писала, что порой просто хватаешься за голову: «Христова Истина подменяется бесчисленными правилами, традициями и внешними обрядами». То есть она противопоставляет каноны, традиции и обряды Христовой Истине! На самом деле то, что сохранилось в Православии, сохранилось во многом благодаря православным людям, которые сберегли не только суть, содержание, но и форму православной жизни. Они никогда не делали из нее фетиш, что-то такое основное, первостепенное, но тем не менее форма жизни, которая сложилась за несколько веков, форма церковности, обрядов, Таинств — все это необходимо. Форма богослужения, форма жизни прихода, монастыря — все это сложившееся веками, выдержавшее многие гонения и испытания. Естественно, что в XX веке какие-то формы могут быть изменены— не уничтожены, не отменены, а просто изменены, приспособлены к современной жизни. Потому что форма важна лишь настолько, насколько она имеет в себе содержание, насколько она позволяет содержанию выразиться вовне. Но это же не значит, что вообще никакие формы не нужны! Тогда можно вообще уйти в протестантизм, который грешит тем, что отрицает все формы — абсолютно все — как устаревшие. Старый мир «разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим!» Вот они и заняты разрушением «старого» церковного мира. Это их планы и их задачи. Но новый почему-то выглядит уродливым. То, что они строят, весьма сбивчиво и скандально. И их «великие» произведения типа «Побелевших нив»— большой сумбур оставляют в голове после прочтения. Они предлагают отменить старую форму церковной жизни — вместе с догматами, с церковнославянским языком богослужения, с монашеством, вместе с содержанием. А что они дают взамен — пока не совсем понятно. Еретические высказывания о. Георгия Кочеткова, по всей видимости, можно рассматривать тоже в качестве их предложения «новой церкви будущего», в которой и должны быть такие «святые», как мать Мария Пиленко-Караваева-Скобцова...

Не буду разбирать какие-то ее догматические высказывания и взгляды, но с точки зрения ее своеобразной «монашеской» жизни меня настораживают некоторые вещи. Например, известно, что когда шла воскресная литургия, мать Мария далеко не всегда ее посещала и говорила, что гораздо важнее пойти на рынок за продуктами, чтобы потом накормить нищих, приготовить для них обед.

Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что основное делание монаха — это молитва, а не милостыня. Да, может быть, действительно в воскресенье хорошо накормить каких-то несчастных, обездоленных, но все-таки для этого существуют другие люди. И потом: почему это надо делать во время литургии? Суть служения монашеского — это молитва. Получается, что монашество матери Марии строилось исключительно на некоем специфическом социальном служении. То есть монашество для нее было просто одеждой, а молитвенное делание не было ей близко, не было основным. Святитель Игнатий Брянчанинов говорит, что главное в делании монаха — молитва. А в жизни матери Марии этого как-то не замечается. Она активно путешествовала, выступала на разных общественных и церковных мероприятиях, активно сотрудничала с разными газетами, писала разные статьи, в том числе и антицерковного характера, участвовала во всех почти эмигрантских организациях. Все это обличает некие формы прелести, потому что монах — это делатель смирения и вместе делатель молитвы. Это неразрывные вещи. Монах значит «уединенный». Честь, слава и хвала монаху, когда он пребывает в своей келии, когда он там молится и занят внутренним деланием. Монах не должен отказываться послужить ближним. Вообще-то социальным служением занимаются священники, диаконы, причем в основном белые священники, а главное дело иеромонаха — совершение литургии, молитва и духовное окормление мирян. Если бы мать Мария была не монахиней, а мирским человеком, — тогда бы ее бурная общественная деятельность была достойна всяческого уважения, может быть, можно было говорить о ее какой-то праведности. А монашество таким поведением просто разрушается, дискредитируется, фактически отменяется. Очень скоро тогда и от формы его ничего не остается. Такое монашество становится похожим на монашество западное, монашество католическое...

К счастью, возрождающиеся наши обители перед глазами имеют образ не монахини Марии Скобцовой, а святых Отцов Восточной Православной Церкви и стараются возрождать монашество так, как его понимали святитель Игнатий Брянчанинов, святитель Феофан, преподобный Иоанн Лествичник, авва Дорофей, Иоанн Кассиан Римлянин, пытаются возродить традиционное российское монашество, которое призвано служить ближним словом и молитвой прежде всего. Которое призвано к тому, чтобы создать оазис духовной жизни, куда люди могли бы приходить и обогащаться духовно. Даже одно присутствие на продолжительных монастырских службах, прикосновение к этой удивительной монастырской тишине — это уже многое дает человеку! И монашество — носитель этой традиции...

Человек, вращаясь в миру, не может хранить душевного мира, необходимого для молитвенной жизни. И он не может сказать каких-то вещей о внутренней духовной жизни, поэтому-то все статьи матери Марии — о чем-то внешнем: о социальном положении Церкви, о социальном служении ближним, об истории современного момента, об «ущербности» традиционного православного благочестия. Звучат там и политические мотивы, критика в отношении ушедшей России, расстрелянной и распятой большевиками. Видимо, тут сказалось еще и ее эсеровское прошлое. Понятно, что Императорская Россия не во всем была идеальной, но зачем плевать на Православную Россию и на Церковь в ней, которая была создана и хранилась усилиями многих подвижников, святителей, старцев, монахов, священников!.. Все это мать Мария отрицает, все перечеркивает, говорит, что все это было плохо, что революция и явилась результатом такой жизни Церкви Синодального периода.

Да, Церковь имела ошибки. Но мать Мария почему-то не вспоминает ни отца Иоанна Кронштадтского, ни Оптинских, ни Глинских старцев, ни преподобного Серафима Саровского, ни святителя Феофана, а святителя Игнатия вообще никогда не упоминает, видимо, он не был ей духовно близок. Больше она занята решением каких-то исторических вопросов, социальных проблем.

Нигде в ее сочинениях я не нашел аскетических вопросов. У матери Марии совсем другое понимание монашества. Вообще-то даже не совсем ясно, как она понимает монашество, потому что говорит то одно, то другое, а в жизни воплощает совсем третье. У нее не святоотеческое понимание монашества, а некое свое, экуменически-западное, очень похожее на католическое. Я уж не говорю о том, что мать Мария курила, что, на мой взгляд, никак не допустимо для православного монаха. Хотя, разумеется, это ее личный грех, она перед Богом даст отчет за него, — но она курила открыто, не стесняясь! Думаю, этим она больше соблазняла мирян, чем назидала.

Мать Мария превозносила роль интеллигенции в жизни Церкви и всегда сетовала, что интеллигенцию в Русской Церкви недооценивали, считала, что именно интеллигенция спасет Церковь. Сама она, видимо, относила себя к этаким монахам-интеллигентам, общалась с разными писателями, с учеными из русской эмиграции. Но, мне кажется, перед Богом неважно, кто ты: интеллигент, простой человек, деятель искусств, крестьянин или рабочий. Ты должен быть православным христианином прежде всего. И в Церкви главное — епископ, потом — священник. И любой человек должен прежде всего слушаться своего пастыря. Уж не привожу тут слов Священного Писания: «Жены ваши в церквах да молчат!» (1 Кор. 14, 34).

Монашество матери Марии — прелестного свойства. Кстати, последователей у нее как-то не нашлось, были у нее большие друзья и, может быть, даже ученики среди мирян, но среди монахов, по-моему, не нашлось никого, кто захотел бы последовать «подвигу монахини Марии», хотя монахи были и среди эмигрантов, и постриг люди получали, и православные обители создавались в Западной Европе представителями русской эмиграции. Жизнь матери Марии осталась без всяких подражаний. Это тоже кое о чем говорит, потому что светлые примеры достаточно часто находят подражание.

Попав в Европу, увидев, что ее былая эсеровская деятельность не очень востребована, свою энергию она перенесла в Церковь: пыталась указать путь Церкви в России. В ее статье, обращенной к эмиграции, главный мотив был такой: эмиграция — это осколок Русской Церкви, который должен сохранить Церковь и указать путь Церкви в России. И когда большевиков прогонят, Россия обратится к нашему опыту, который мы тут должны воспитать, как в некоей теплице. В статье полно совершенно бредовых «пророчеств», конечно, несбывшихся. То есть она видела себя неким «мессией», пыталась так обосновать свое значение и свою роль. Она была противником святоотеческого, традиционного православия, церковных правил и канонов. Из статьи матери Марии «Типы религиозной жизни» явствует ее пренебрежительное и язвительное отношение к церковнославянскому языку и вообще к православному богослужению, к Афону и Валааму, к старому календарному стилю в этих древних обителях, что роднит ее с обновленцами...

Из канонизации монахини Марии может последовать смешение понятий не только о монашестве, но и о православной духовности. Что такое святой человек? Это человек, путь жизни которого как бы освящен, это человек, который достиг святости личным подвигом. То есть его духовность, его путь к Богу являются примером для других людей, которые могут и должны последовать таким путем. И поскольку святые принадлежат своей эпохе, своему народу, то каждый век являет своих святых как ответ миру, как ответ нам, православным людям, как нужно спасаться — какими формами, какими путями надо идти к Богу в наших условиях, в наше время. Особенно поэтому ценен для нас путь святых, которые жили в близкое к нам время. И в качестве такой святой, с которой нужно брать пример, нам будет предлагаться мать Мария Скобцова: не надо молиться, не надо в храм ходить. Главное — что-то делать для кого-то, бегать, суетиться! В случае возможной канонизации матери Марии будет канонизирована прелесть...

Нельзя, разумеется, не сказать о ее подвиге во время войны, когда целая группа православных священников и монахов помогала евреям избавиться от застенков гестапо и от расстрелов. Поскольку немцы не расстреливали крещеных евреев, то им тайно выдавали справки о крещении, не заставляя креститься (как это делали католики), а справки им такие выдавали, чтобы просто спасти людей от гибели. И мать Мария в этом непосредственно участвовала. Это, конечно, ее подвиг. И за это она попала в лагерь, а потом пошла и в газовую камеру вместо одной француженки — это, несомненно, тоже ее подвиг, заслуживающий всякого уважения. Но в целом — монашество матери Марии Скобцовой вещь достаточно сомнительная. В монашеском облике матери Марии отсутствует самое главное — ее молитвенный подвиг. Его просто нет. Как мирянка, она была, может быть, праведной, но ее монашеский постриг, на мой взгляд, только внес сумбур. Как об отце Павле Флоренском сказал один из иерархов-исповедников: «Если бы он ничего не написал, то действительно был бы святой мученик».

Отдавая должное монахине Марии Скобцовой, остаюсь при своем убеждении: канонизировать ее в лике святых нельзя. Это было бы неправильно и вредно.

* * *

Протоиерей Валентин Асмус в статье «"Пророческий голос" Никиты Струве и м. Мария Скобцова» (полный текст см.: Благодатный Огонь, 1999, № 3) разбирает напечатанную в «Вестнике» (1998, № 176) статью монахини Марии Скобцовой «Типы религиозной жизни», и в частности, выдуманные ею «5 типов благочестия»: синодальный, уставщический, эстетический, аскетический и Евангельский. Последний является идеалом для монахини Марии, а прочие описываются как отклонения (отметим, что можно предложить и другие «типы благочестия», например экуменический, филокатолический, реформаторско-обновленческий, царебожнический и др.).

Протоиерей Валентин Асмус пишет: «С синодальным типом все просто: м.Мария (отдавшая свою юность служению народу в рядах партии социалистов-революционеров и потому вовсе не знавшая церковной жизни до революции, хотя Бог и подарил ей в детские годы встречу с великим слугою Церкви — Победоносцевым) повторяет заезженные пошлости о превращении Церкви в “атрибут великодержавной русской идеи”, и т.д., и т.п. Это определяет весь строй “благочестия” в синодальный период...

Непонятно только, как могла эта Церковь бюрократов явить миру и величайших святых подвижников — Серафима Саровского и Иоанна Кронштадтского, и великий сонм новомучеников».

Далее о. Валентин переходит к определению м. Марией благочестия «уставщического типа», к которому, в частности, принадлежат, по словам монахини Марии, все «фанатичные поборники славянского языка» в богослужении, которым «русский язык в церкви кажется почти кощунством».

«Увы, — отмечает о. Валентин — даже лучшие монастыри полностью подпадают у м. Марии под понятие уставщического законничества: “Сейчас имеются у нас две цитадели такого Православия, Православия традиционного, уставного, святоотеческого и отеческого, — Афон и Валаам. Мир отрешенных от нашей суеты и грехов, мир верных слуг Христовых, мир Боговеденья и созерцания. Чем этот мир святости болеет сейчас? Как он смотрит на раздирающие нас современные беды?.. Что всего больше тревожит эти острова избранных, эти вершины православного духа? Перед ними, как самое главное, самое насущное, самое злободневное, стоит вопрос о новом и старом стиле... Это то, что раскалывает их на партии, то, за что они проклинают инакомыслящих, то, что определяет меру вещей... Уставщичество являет себя тут как рабство субботе... Есть что-то угрожающее и зловещее в том, что именно на Афоне и на Валааме, в вековых центрах православной подлинной духовности, человек может найти ответ только на один вопрос из всех поставленных жизнью... Не имеем ли мы тут дела с новым идолом, который в новом язычестве являет себя спорами о стилях, уставами, правилами, запретами, торжествующей над Сыном Человеческим субботой?”

Заметим попутно, что, эстетически воспитанная на “символистах”, м. Ма­рия напрочь отказывает календарю в знаковом значении, в то время как для защитников старого календаря “стиль” имеет широчайший символический объем, воплощая в себе или систему церковной традиции, или, соответственно, того новаторства, которое эту традицию разрушает. Но даже и при таком понимании проблемы нелепо сводить все заботы и тревоги монашеских центров к ней одной: вспомним, что когда м. Мария писала свои обличения, в одном только Русском монастыре на Афоне жили такие монахи, как преп. Силуан, ученик его Софроний Сахаров и Василий Кривошеин. Но что поделаешь! Осуждение традиционного монашества — один из ведущих мотивов творчества м. Марии.

Следующий объект обличения — “эстетический тип”. Не будем останавливаться на нем, отметим только, что здесь особенно достается Богослужению, даже не эстетскому его восприятию и совершению, но Богослужению как таковому. “Сладкие песнопенья, шепотливые переливы чтений, ладанное куренье, блаженное мление в красоте окутает облаком скорбный лик Иисусов, заставит замолкнуть вопли, заставит потупить головы, заставит заснуть надежду. Одни убаюкаются на время этим обволакивающим благолепием, другие уйдут от него, — и между Церковью и жизнью останется великая пропасть”. Неудивительно, что в конце главы говорится, что для Церкви в советской России (где все советские годы таким великим утешением были немногие остававшиеся храмы), “может быть... было бы полезнее не иметь официального разрешения на богослужения, а собираться тайком, в катакомбах” (что в 1937 году означало бы для всех “практикующих” “10 лет без права переписки”, то есть, иными словами, расстрел).

В заключение своего трактата м. Мария переходит к обличению аскетизма (“аскетический тип” благочестия). По разные стороны оказываются хороший, Евангельский, жертвенный аскетизм и аскетизм всяких там Добротолюбий и Патериков, являющий, по мнению м. Марии, всего лишь форму утонченнейшего эгоизма, эгоизма “спасения души”.

Эта интереснейшая публикация преподносится в “Вестнике” в несколько мистифицированном сопровождении, как будто речь идет о потерянной, никем не читанной работе, хотя и сообщается, что о ней “глухо упоминают” мемуарист Мочульский и биограф Гаккель. Только два года назад работа была обнаружена в “завалявшемся чемодане” С.Б. Пиленко, матери м. Марии, и извлечена из “окончательного небытия”. Эта романтическая версия не выдерживает критики. Неужели сама м.Мария не могла при желании напечатать столь яркий, хотя и не свободный от некоторых противоречий, текст в каком-нибудь издательстве — хоть христианском, хоть социалистическом? Неужели это не могла сделать старая госпожа Пиленко после гибели м. Ма­рии? Неужели этим не могли до сих пор озаботиться ее многочисленные почитатели? Дело, конечно, в том, что в прежние десятилетия такая скандальная, прямо скажем, публикация была невозможна. Даже в самой евлогианской группировке самые почтенные деятели откликнулись бы на эту провокацию массированным ударом, и статья была бы морально разгромлена. В наше время все по-другому. Традиционные настроения концентрируются или в немотствующих массах, имеющих “инстинкт истины”, но не могущих ее членораздельно защитить, или в обособленных группах, которых стараются маргинализировать и не замечать. В наше время есть реальный шанс сделать модернизм официальной церковной идеологией, которую не посмеют не принять церковные верхи, погрязшие в экуменизме и всяческом политиканстве, всяческом заигрывании с миром сим, во зле лежащим.

Именно такой смысл имеет публикация “Вестника” и предваряющее ее двухстраничное воззвание Н.Струве. Это радостная песнь идеологической победы. Сама находка рукописи изображается как обнаружение “явленной иконы”, несущее благословение одним и предостережение другим.

М. Мария, уклонившись в евлогианский раскол, перейдя под омофор Константинополя, связала свою судьбу с Церковью, которая тогда общалась с нашими обновленцами, а ныне усердно сотрудничает с всемирными ревнителями “демократии и прогресса”. Канонизация м. Марии, планируемая этим Патриархатом, есть его внутреннее дело и не противоречит общим линиям его политики. Н.Струве, для которого дорог не столько жизненный подвиг м. Марии и ее страдальческая кончина, сколько ее специфическая бердяево-эсеровская идеология (митр. Евлогий говорил, что в ней “все еще бродят старые партийные дрожжи”), хотел бы теперь провозгласить эту идеологию во всеправославном масштабе. “Как нужно было бы, чтобы (ее церковное прославление), провозглашенное единодушно не только Константинопольской, но и Московской церковью... стало бы тем пророческим делом и словом, в которых так нуждается вселенское Православие накануне третьего тысячелетия”.

Слово м. Марии, имеющее смысл и правду только как корректив, Струве властию, ему данною, превращает во всеобъемлющий и безапелляционный регулятив.

Будем, однако, надеяться, что наша Русская Церковь еще “не созрела” для “единодушной” канонизации идеологии, ведущей к саморазрушению Церкви под бдительно-благожелательным надзором “демократических сил”».

Нам остается только присоединиться к словам о. Сергия и о. Валентина и констатировать, что канонизация монахини Марии Скобцовой в лике святых Русской Православной Церкви была бы крайне неуместной, соблазнительной и возмутительной. Пусть это останется частной инициативой Синода в Стамбуле.



[1] Елизавета Скобцова — по второму мужу, в девичестве — Пиленко, в первом браке — Кузьмина-Караваева.