Архив номеров Номер 8

Да простят меня батюшки и бабушки, выбросившие на помойку телевизоры. Я, многогрешный, этот агрегат не только оставил в доме, но еще время от времени заглядываю в него. Надо сказать, много можно увидеть интересного и полезного для понимания происходящего.

13 ноября я включил канал НТВ и в передаче «Ночной разговор с Александром Гордоном» увидел, по выражению некоторых либеральных журналистов, «людей в черных халатах». Я узнал в них Михаила Ардова и Иннокентия Павлова. Хотя они и были с наперсными крестами, я все же не рискну назвать их священниками. С Ардовым я был знаком в бытность его священником Московской Патриархии. Потом он был у «зарубежников», затем под Валентином Суздальским.… Теперь он то ли «катакомбник», то ли…... Трудно уследить за его перебежками по различным юрисдикциям, да и нужды нет.

У Гордона он представлял «ортодоксальное» крыло и выступал поборником незыблемости церковных канонов. Иннокентий Павлов — противоположное, либеральное — новообновленцев, требующих реформ: перехода на современный русский язык богослужения и прочих новаций.

При заявленных позициях диалог был изначально невозможен. Я с трудом представляю митрополита Иосифа Петровых, отказавшегося идти на какие либо компромиссы с безбожной властью, благодушно беседующего с вождем обновленцев лжемитрополитом Введенским, злонамеренно разрушавшим Церковь в угоду большевикам. У Ардова же с Павловым богословствование получилось вполне, я бы сказал, миленьким. Они напомнили мне героев драматурга Островского — хорошо погулявших купчиков после проведенной к обоюдному удовольствию сделки.

— Помилуйте, ваше степенство, анисовая не в пример зело хужее полынной будет. Тут и спорить резону нет.

— Ну, это вы, батенька, зря. Анисовая подуховитее. И скус у нее особый. Но не всякому дано понять-с.

Вот так приблизительно они толковали о проблемах Церкви.

Студия, в которой происходило это действо, была очень убедительно задекорирована под преисподнюю. Все темное было черным, а светлое — красным. И если обычно студия ярко освещена, а ведущий просто купается в море света — тем самым зрителю дают понять, что он является яркой фигурой, то в этой программе ведущий был практически не виден. На протяжении двух часов он оставался в тени. И это не метафора. Он сидел в густой черной тени, а когда контур его фигуры попадал в полосу красного света, то был виден профиль бритого Мефистофеля. Говорил он приятным, хорошо поставленным голосом. Время от времени закуривал и стряхивал пепел в баночку, стоявшую на полу. Струйка сигаретного красноватого дыма на фоне наперсного креста вызывала ощущение полной фантасмагории, но отцы-телегерои нисколько не были смущены этим воскурением «фимияма бесовского».

Я был очень заинтригован увиденным новаторством. До сих пор на отечественном телевидении ведущие не курили, да и в багровом освещении пока не нуждались. Дым и полумрак, правда, певцы давно используют, но «шоу-токари» в своих бесконечных «ток-шоу» все-таки от яркой «лампочки Ильича» пока не отказывались.

При этом невидимый ведущий вел беседу умело. Речь его была интеллигентна, суждения умны. О введении в России ИНН и о глобализации он говорил со знанием сути проблемы и как противник грядущего всемирного тоталитарного царства. И чего уж никак нельзя было ожидать от работника НТВ, так это критики современной Америки. Г-н Гордон заявил, что правительство США умышленно делает систему образования в собственной стране примитивной, так как примитивами легче управлять.

Курение в студии и избранная стилистика меня все же раздражали, но потом мне стало ясно, что для своих визави антураж он придумал не случайно. Мне ужасно хотелось увидеть его лицо. «Гюльчатай, открой личико», — просил я словами известного киногероя Петрухи, хотя и догадывался, что под паранджой вместо Гюльчатай может оказаться Абдулла.

Но нет. Не открыл.

На следующий день, вернее в полночь, я снова подсел к своему «ящику», поймал г-на Гордона и снова просидел до двух часов, не в силах оторваться от «голубого экрана». На сей раз Гордон беседовал с психоаналитиками. И снова показал изрядную осведомленность. Личика он снова не показал, но мне уже не очень хотелось. А захотелось мне разобраться в феномене появления этого господина на отечественном телевидении. Поэтому и третью ночь я провел за тем же занятием. На сей раз его собеседниками были биологи. И снова хороший уровень и умение держать зрителя подле экрана до полного его угасания, когда мрак из подкрашенного в кровавый багрянец превратился в мрак кромешный, из которого еще некоторое время доносился знакомый завораживающий голос.

На четвертую ночь я на связь не вышел.… Стало понятно, что и с физиками, и с джазменами, и с индийскими факирами господин Гордон сумеет поговорить.

«Так вот ты каков, человек третьего тысячелетия», — сказал я сам себе и попытался уснуть. Но сон не шел. Мне казалось, что выключенный телевизор продолжал работать. В «черном квадрате на фоне белой стены» невидимый Гордон показал личико Шахерезады и стал рассказывать сказку о Казимире Малевиче. Я решительно не хотел проводить еще 998 ночей без сна. Но ничего не мог поделать. Я попался. Гордон предложил мне поиграть в гессевский «бисер», и я невольно вступил в игру. Гордон сделал свой ход, его гости — ответный. Теперь очередь зрителя, то есть моя.

Детали трех ночных гордоновских разговоров вызвали почему-то ассоциацию с «Тремя разговорами» Владимира Соловьева, вернее, с заключительной их частью — «Повестью об антихристе». И было отчего родиться этой ассоциации. Ряженые священники, психоаналитики,… совершенно очевидная тенденция, прояснившая предмет поиска ведущего и, так сказать, сферу его интересов.

Надо признаться, Гордон пытался говорить с Ардовым и Павловым и об очень важных предметах, но сами господа «отцы» уж больно хотели побалагурить. Кстати, у фрейдистов в одной из своих телепередач Гордон спросил: «Чем отличается исповедь от психоанализа?» При этом он сообщил, что сам иногда забегает в церковь и исповедуется. Ответ последовал незамедлительно: «Исповедь не лечит, а мы лечим». Что тут возразить? Если исцеление — это налаживание «нормальной сексуальности», то, конечно, Церковь — не конкурент психоаналитикам. Зато Ардов и Павлов были вполне конкурентноспособны. И по манерам, и по лексике они ничем не отличались от фрейдистов. Видно было, что это люди одного круга, а главное — одного духа. Они вполне могли поменяться с ними местами: Павлов со знанием дела поговорить о комплексах, а Ардов о либидо. Они и друг с другом могли поменяться местами без всякого вреда для увлекательности беседы.

Мило улыбаясь, Павлов начал с того, что назвал Московскую Патриархию «клептократической организацией» — то есть воровской. «Непримиримый оппонет» Ардов перебил его, похвалил удачный термин и добавил: «Я называю ее — казнокрадократической». Тут они с полминуты очень довольно поулыбались друг другу и продолжили в том же духе.

Откровенно говоря, я не понял, чему они радовались, заговорив о теме далеко не веселой. Термины они изобрели совершенно неудачные и неверные по сути. К государственной казне Церковь не допущена. А что до собственной, то как можно у самой себя украсть? Если же говорить о сребролюбцах, которые имеют возможность прибирать к рукам церковные деньги, то их нужно назвать как-нибудь иначе. И уж совсем непонятно, зачем об этом говорить на телевидении, да еще на канале, основной корпус зрителей которого определенно представлен людьми не церковными.

В том, как построили Ардов с Павловым беседу, было много от мастерства «коверных». Это, очевидно, оттого, что Ардов в молодости писал для цирка. Писал он и для эстрады. Поэтому балагурил профессионально. О бедах Церкви рассуждал так же весело, как фрейдист о дамочках и обманутых мужьях. Павлов, слушая своего оппонента, сиял от радости. Улыбка не сходила с его лица. Я сначала погрешил на отечественных стоматологов, ан нет — глаза сияют. И окулисты тут не при чем.

Эта парочка напомнила мне известных эстрадных хохмачей Тарапуньку и Штепселя. Если бы они встали, то сходство было бы еще разительнее. Долговязый Павлов и короткий Ардов — парочка и впрямь на заглядение. Они, по сути, открыли новый жанр «богословской эстрады». И псевдонимы искать не нужно. Миша и Кеша. И звучит хорошо, и запоминается просто.

Кешу Павлова на экране я увидел в первый раз. А вот Мишу Ардова приходилось видеть на том же канале и прежде. С легкостью и не без остроумия он рассказывал людям Гусинского о церковных правилах и постановлениях Вселенских соборов. После одной такой передачи сразу стали показывать жуткое непотребство.

Не думаю, чтобы Гусинский был знатоком Номоканона — свода церковных правил. Просто и к Ардову, и к Павлову, и к Глебу Якунину он относился как к своим единомышленникам. Иначе бы их за версту с наперсными крестами к НТВ не подпустили. Они для него были и полезны, как разрушители Церкви, и интересны, как говорящие попугаи, которых покупают за большие деньги, обучают сквернословию и показывают гостям для потехи.

Вам, господа церковные революционеры, по-прежнему нужны великие потрясения. А нам дорого Церковное Предание и дивной красоты службы на поэтичном церковнославянском языке. Несколько лет тому назад я случайно зашел к отцу Кочеткову во время ектеньи и услыхал: «О хорошей погоде Господу помолимся!» И тут же выскочил, умоляя Господа «благорастворить воздухи и избавить нас от иноплеменных», которым ненавистно все, что нам дорого. Дай вам волю, так вы и Тайную Вечерю вслед за англичанами назовете «последним ужином» и петь будете про последний ужин под Вертинского.

В господах церковных революционерах больше всего поражает дурновкусие. Формально они не бесталанны и по-своему образованны. Но, как неоднократно отмечено, грех Хама, смеющегося над наготой отца своего, застилает духовное зрение. Говорить приходится только о степени помрачения. Болтая о нарушении церковных канонов, Ардов за один вечер нарушил несколько правил Двукратного Константинопольского Поместного Собора и Второго Вселенского, запрещающих обсуждать церковные дела с нецерковными людьми. И архиереев, не уличенных в ереси и не осужденных Собором, нельзя поносить. А что касается пресвитеров, по своему хотению перебегающих из одной юрисдикции в другую, так они извергаются за подобные деяния из сана. Поэтому я и не могу назвать собеседников г-на Гордона священниками.

Но выбор из среды московского духовенства Гордон все же сделал не случайно. Будь они взаправду священниками, только при виде студии, в которую их пригласили, им бы перекреститься — да восвояси, сославшись на нездравие. Ан нет. Не почувствовали серного флера.

Будем молить Бога об исправлении нас, окаянных, и избавлении от «пастырей», которые бегают ябедничать к гусинским.

Когда я все же под утро заснул, приснилось мне, будто нахожусь я в мрачном подземелье, освещенном красным светом чадящих свечей.

В углу под низким сводом на канцелярском столе два стакана и черная бутыль. По обеим сторонам стола стоят Ардов и Павлов в черных европейских костюмах с высокими желтыми колпаками на головах. У Павлова в руках дымящаяся сигарета, а у Ардова — тарелка с черной икрой.

— Вот так мы теперь служим, ваше высокопреосвященство. Все-то нас гонят. Только что и осталось — подвалы телестудии. Так что мы теперь новые НТВ-шные катакомбники. Кого поминать благословите?

— Начинай с Валентина Суздальского и в обратном порядке всех, от кого сбежал. Еще папу римского. Да, Глебку Якунина не забудь. Он теперь тоже архиерей — епископ Содомский. Шесть соток землицы под свою епархию прикупил на берегу Мертвого моря...

Откуда-то из противоположного угла раздается голос Гордона: «Тема нашей сегодняшней передачи — реинкарнация. Мы беседуем с митрополитом Введенским».… При этих словах Павлов блаженно осклабился и достал из кармана панагию, некогда принадлежавшую обновленческому епископу Антонину Грановскому.

«Вторым нашим собеседником будет...»… Тут голос надолго замолк. Ардов резко повернулся и стал напряженно всматриваться в темный угол. «Вторым нашим собеседником будет...»… И снова долгая пауза.

— Скорей объявляй меня, — закричал Ардов. — Мой выход!

Никто не отозвался.

— Говори скорее, кто я! — закричал он еще громче.

— Кто я? Говори! Кто я?

И тут из темноты раздался уже другой, не гордоновский голос. Это был пронзительный механический фальцет: «А бес тебя, дядька, знает, кто ты такой».

— Иже во святых отца нашего Гусинского… и святую праведную Валерию Новодворскую, — заголосил Павлов.

И тут я проснулся.

Р.S. Писать подобные тексты — дело не душеполезное. Но в медицине яд иногда используют в лечебных целях. Вести богословские споры с этими телеотцами — совершенно бесполезно. Поэтому я ответил в заданной ими стилистике. Может быть, ернический задор будет убедительнее безупречных богословских аргументов.