Архив номеров Номер 1

Число его — «шестьсот шестьдесят шесть».

Иеромонах Роман. «Глаголы вещие»

 

Они появились в конце полустанка — три шкафоподобных парня с коротко стриженными затылками и квадратными челюстями, перед волчьими взглядами которых поспешно расступались ожидавшие электричку пассажиры. Избегать столкновений с ними становилось все труднее и труднее.

 Илья с беспокойством огляделся по сторонам. Из глубины бора тянуло неприветливой дремучей сыростью, люди на перроне стояли, подняв воротники и ни на кого не глядя. «Эти не двинутся с места, даже если меня станут убивать на их глазах», — понял он, и в памяти тут же всплыла увиденная недавно в городе сцена. Вообще-то он последнее время старался как можно меньше показываться на улице, но в тот раз ему принесли извещение на почтовый перевод, поэтому волей-неволей пришлось идти на почту. Получив деньги, он хотел как можно скорее возвратиться домой, но в эту минуту его окликнули:

— Илюша, погодите!

 Тяжело дыша, к нему подходила его соседка по подъезду, прижимавшая к груди упакованную в розовое одеяльце внучку.

— Сделайте одолжение, — попросила она, — подержите пять минут Жульетку, пока я забегу на почту.

 Она ткнула Илье розовый сверток, и ему не осталось ничего другого, как принять его и, неумело покачивая, ждать возвращения бабушки. К счастью, ребенок преспокойно спал в своем теплом коконе.

 Но все-таки Илья чувствовал себя на улице неуютно. Город был наводнен осведомителями и командами добровольной полиции — вон и сейчас Илья увидел идущих в его направлении троих парией, на рукавах которых алели красные повязки с белым кругом и выведенными в нем черной краской зловещими цифрами — «666». Лица участников этого «сатанинского патруля», как называл их про себя Илья, были до удивления похожими одно на другое — ему даже стало казаться, что он все время наталкивается на одну и ту же группу, которая, в свою очередь, его тоже уже заприметила и запомнила. И — кто знает? — по-видимому, этот «комплекс обреченности» каким-то образом улавливался членами «сатанинского патрулям, потому что даже в самой многолюдной толпе их тянуло к Илье, словно магнитом. Он уже видел, как, рассекая поток пешеходов, тройка дружинников целенаправленно двигалась к нему, и, если бы не спящая на руках Джульетта, он незамедлительно постарался бы скрыться.

 И тут появился этот старик. В последнее время такими, как он, стали заполнены чуть ли не все улицы — они попрошайничали у вокзалов и магазинов, спали в подземных переходах, копались в урнах и мусорных баках. Выброшенные на обочину жизни, они уже не видели в ней ничего для себя более ценного, чем подобранная пустая бутылка, выклянченная мелочишка, дармовые полстакана вина... Этот старик был именно таким. Заметив оставленную кем-то бутылку из-под пива, он бросился к этой драгоценной находке и, поскользнувшись на банановой кожуре, так и въехал с разбегу прямо в идущую ему навстречу патрульную тройку.

 Отпрянув от неожиданности в стороны, мордовороты, впрочем, тут же разглядели, какое ничтожество стало причиной их прилюдного испуга, и пришли в бешенство. Пойманный за шиворот, старик вознесся на добрых полметра над тротуаром, повиснув в железной длани одного из разъяренных стражей порядка.

— Ты чё, козел, оборзел? Совсем, падла, не видишь, на кого кидаешься?

— Братцы, ей-Богу, я не нарочно! — прохрипел через стиснутое воротом горло старик, не замечая, как при упоминании имени Бога передернулись лица дружинников.

—- Да ты, тварь, еще и издеваешься над нами! — будто бы ожегшись, отдернул руку тот, кто держал его на весу, и старик шмякнулся на тротуар.

— Парни, не бейте, — залепетал он. — Ради всего святого, отпустите...

— Да заткнись ты, паскуда! — взвизгнул первый из них и изо всей силы вломил старику ботинком под ребра.

 Но тот еще громче завопил:

— Люди-и! Убивают! Ради Христа, заступитесь!..

 Последние слова привели к немедленным результатам: все, кто находился поблизости от места происшествия, тут же шарахнулись в стороны, тогда как ослепленные ненавистью дружинники потеряли над собой следы последнего контроля. Услышав имя Христа, они буквально озверели и, отталкивая друг друга, бросились к скорченному на тротуаре старику, топча и увеча его тяжелыми ботинками. Их нечленораздельные выкрики и проклятия слились в сплошное рычание, и окаменевшему с Джульеттой на руках Илье показалось, что перед ним не люди, а свора терзающих добычу диких собак.

 Пять ли, десять ли минут длилась эта жестокая вакханалия, но, то ли вдруг устав, то ли опомнившись, избивавшие остановились и расступились в стороны, оставив на тротуаре окровавленный комок того, что еще недавно было человеческим телом.

— Пошли! — махнул рукой самый рослый и, по-видимому, самый старший из них, и з этот момент его взгляд уперся в стоящего неподалеку Илью. — Т-тзк-с, — процедил он сквозь зубы, затем вынул из кармана платок, вытер им пот со лба и кивнул своим напарникам: — А это что за гусь? Как вам кажется? А?..

 Они медленно подошли в Илье и остановились. Минуты две длилось молчаливое разглядывание, и наконец их главарь-верзила, кивнув на прикрытый капюшоном лоб Ильи, не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес:

— Без метки. А?..

— Без, — выдавил из себя Илья и инстинктивно прижал к груди ребенка. Главный перевел взгляд на розовый сверток, сделал шаг вперед, протянул руку к одеяльцу и откинул уголок, прикрывавший личико спящей девочки. На розовеньком, как и одеяло, маленьком лобике отчетливо обозначились три аккуратненькие шестерки.

— Ну ладно, — проронил верзила. — На этот раз мы тебя не тронем... Из-за нее, — кивнул он на Джульетту. — Но если попадешься без метки еще раз, то пеняй на себя. — И они медленно пошли по улице, заглядывая в лица встречных, как тюремщики заглядывают в глазки камер.

 ...И вот теперь, стоя на полупустой железнодорожной станции среди мрачного леса, он почувствовал, что попался им снова. Он понимал, что рано или поздно это должно было случиться, но все же не думал, что это произойдет вот так — на таком далеком полустанке, где нет возможности ни затеряться в толпе, ни понадеяться на чью-нибудь помощь.

 И эти трое на перроне, похоже, не просто выделили его из числа ожидающих электричку, но и поняли всю его нынешнюю загнанность и беспомощность. Криво ухмыляясь в предвкушении расправы, они медленно подошли к Илье и стали перед ним, поигрывая в руках длинными омоновскими дубинками.

— А ну-ка! — злорадно осклабился один из них и, как указкой, ткнул концом дубинки Илье под капюшон. — Покажи нам свой умный лобик...

 Трое удовлетворенно переглянулись и рассредоточились так, чтобы отрезать Илью от перрона. Свободным у него теперь оставался только путь на рельсы, но там — в конце станции — уже появился несущийся в сторону города товарняк. «Ну вот и все, — мелькнула мысль, — сейчас толкнут под колеса, и конец...»

 Но его не толкнули. С ним еще думали поиграть напоследок.

— Ну как? — ухмыльнулся один из тройки. — Этот поезд тебя устраивает? Посмотри. — Ткнув дубинкой Илью в челюсть, повернул его голову к составу.

 И в это мгновение Илья увидел, что мимо него пролетают железнодорожные платформы, груженные белым речным песком.

 Он не был спортсменом и никогда серьезно не занимался даже зарядкой, но тут его тело абсолютно самостоятельно в отчаяннейшем прыжке взлетело над проносящимся мимо бортом, и он, подхваченный скоростью грохочущего состава, зарылся руками, ногами и лицом во влажную гору холодного белого песка. Кричали ль ему вслед свои проклятия дружинники или просто застыли с разинутыми ртами, он не видел. Когда он поднял голову и, отплевавшись от песка во рту, огляделся, состав отсчитал уже несколько километров от места его бегства. А минут через сорок он замедлил ход и начал втягиваться на разгрузочные пути сортировочной станции.

 Выждав удобный момент, Илья спрыгнул на землю.

 

Вздохнулось с облегчением только дома, когда он услышал оградительный щелчок дверного замка. Сняв рюкзак и видавшую виды штормовку, прошел в комнату. Устало опустился на табурет, посидел без движения, а затем, вынув из ящика письменного стола хранимую под бумагами иконку-складень с ликами Спасителя, Приснодевы и Николая Угодника, — зажег перед нею небольшой огарочек свечки и помолился: «Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славяще Тя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетелю Спасе наш, слава Тебе!»

 После этого вернулся в прихожую и, забрав рюкзак, отправился в кухню разбирать содержимое. На этот раз из поездки удалось привезти большой каравай домашнего хлеба, десяток приличных морковин, кочан капусты, пяток луковиц и одного пересушенного леща, И это можно было считать удачей. Вышедший в начале года президентский указ строжайше предписывал: лица, не имеющие на лбу обязательных для всех шестерок, лишаются права обслуживания во всех государственных и частных магазинах, кафе, столовых и на рынках. За продажу товаров лицам без метки продавцы государственного сектора подлежали немедленному увольнению, а частники подвергались лишению лицензии и конфискации торговой точки вместе с товаром. Но сильнее штрафов и увольнений люди стали бояться расплодившихся патрулыциков, вершащих безнаказанно самосуды прямо на глазах у запуганного населения.

 Уже через месяц после издания указа Илью за отказ украсить лоб сатанинской меткой уволили из редакции. Единственным его доходом с тех пор стал гонорар, который он получал за составление кроссвордов. Это было все, что ему еще мог позволить редактор в память о предыдущей совместной работе. К тому же составление кроссвордов не требовало его присутствия в редакции, Илья просто отсылал их по почте и таким же способом получал гонорар. Зато работа кроссвордиста давала ему возможность хотя бы время от времени вводить в свои кроссворды запрещенные тем же указом имена православных святых. Так, например, он позволял себе среди прочей кроссвордной дребедени вставлять вопросы типа: «Название одной из замоскворецких улиц, на которой в детские годы писателя Ивана Шмелева находился храм Иоакима и Анны, восемь букв». Неважно, вспоминал ли кто-нибудь, что эта улица называлась Якиманка, или нет, он был рад, что хотя бы таким образом воздает славу святым православным подвижникам и угодникам. Особенно после того, как очередным указом православная вера объявлялась вне закона, исповедание ее повсеместно запрещалось, а храмы вновь закрывались.

 Не явившись на пункт проставления кода, Илья оказался тоже вне закона. В любой момент к нему могли подойти члены «сатанинского патруля» и сделать то же самое, что они сделали на его глазах с тем стариком возле почты. Да и вообще, нужно было теперь как-то жить в этих условиях — хоть ему кое-что и перепадало пока еще из редакции за кроссворды, но купить на эти деньги съестное в городе он все равно не мог, а поэтому вынужден был раз в неделю уезжать на электричке в один из дальних районов и там, вдали от осведомительных взоров, покупать себе еду или обменивать ее на оставшиеся у него книги и вещи.

 Но последнее время верзилы с тремя шестерками на рукавах стали встречаться ему и на самых отдаленных полустанках. Вот и сегодня он чуть было не угодил им в лапы, да Господь помиловал...

 Илья поужинал хлебом с луковицей и, поблагодарив Бога, лег отдыхать. Однако, несмотря на проведенный в странствиях день и пережитую опасность, сон не шел. Мысли помимо его воли вновь и вновь возвращались к событиям последнего года, пытаясь понять, как же могло случиться, что, не внимая Откровению Иоанна и предостережениям других праведников, люди все-таки позволили сатане взять над собой верх и покорно подставили лбы для клеймения числом зверя. Все прошло так буднично, незаметно, что никто не придал и значения. Сначала ввели вместо чековых книжек пластиковые карточки — вроде бы для удобства населения, а чуть погодя, из-за того, мол, что карточки часто теряются, решили поставить всем единый код специальной биологической краской прямо на теле и по наличию этого кода отпускать товары в магазинах... Ну а потом процедуру, так сказать, упростили, сведя все к трем обязательным шестеркам на лбу, и все. И никто не заметил, что все происходящее один к одному соответствует предсказанию Апокалипсиса: «И он сделал то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку или на чело их и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...»

 «А что делать? — говорили ему те, кому он пытался объяснить происходящее. — Надо ведь как-то жить дальше, надо что-то есть, пить, одевать, кормить детей...»

 На первый взгляд жизнь как будто не очень и изменилась. По телевизору все так же передавали нескончаемые концерты Лалы Бухачевой да Форелия Лимонтьева, на улицах день и ночь работали киоски, торгующие заморской водкой, вот разве что легализовали свою работу проститутки да донеслись слухи, что стали пошаливать на лесных дорогах: начали, мол, выходить из чащоб какие-то бородатые мужики с дубьем и нападать на проезжающие «мерседесы», но это было где-то далеко и воспринималось почти как сказка.

Пришло как-то письмо от матери с Украины, но оказалось, что и там происходило то же самое. «Був нэдавно указ, — писала она своим полурусским-полухохляцким языком, — сказалы, шоб всим поставить на лбу отой знак, а хто нэ поставыть, тому ничого нидэ нэ продавать. Ходять тэпэр по дворах и провиряють — а дядько Иван був без отого знака, и його убылы...»

 Он вспомнил их соседа Ивана, старого гармониста и бывшего моряка, доживавшего свой век в небольшом флигельке в глубине двора, куда его отселила от себя супруга ввиду усилившегося к старости пристрастия к вину. Илья тогда только начинал свою трудовую деятельность на одной из донбасских шахт, но помнил и доныне, как, идя ли в полшестого утра на первый наряд или возвращаясь в полчетвертого ночи с третьей смены, видел во флигельке дяди Вани горящее желтым светом окно и на его фоне отчетливо видимый бюст бронзового Ленина, перед которым, склоняясь к стакану «Плодово-ягодного», сидел в безмолвной беседе с вождем старый моряк.

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана, — вздохнул он и, осенив себя крестным знамением, повернулся на правый бок и попытался уснуть.

 

Утро встретило Илью серым дождем, но он этому только обрадовался. Дождь разгонял с улицы прохожих и патрулыщиков, а значит, можно было покинуть свое убежище и более-менее спокойно, не опасаясь встречи с бесовскими инквизиторами, пересечь город. А ему уже давно хотелось навестить Глашеньку — последний раз он видел ее чуть ли не две недели назад, когда привозил ей собранные накануне грибы да раздобытую в одной из деревень картошку. Небось все уже давно закончилось...

 С обладательницей этого редкого для современных девушек имени Илья познакомился года полтора назад в храме Николая Угодника, в который он тогда начал ходить. В миру кипели страсти и росли цены, мафия распродавала недвижимость, правительство — державу, а здесь, как и во времена первого Патриарха России святого Иова, творилось извечное таинство превоплощения хлеба и вина в Тело и Кровь Господни. Попав как-то впервые в свои двадцать пять лет в церковь на Литургию, он вдруг почувствовал, что здесь и есть именно то самое место, которое всю жизнь искала его душа, и с тех пор храм и Причастие сделались для него главными в жизни.

 А между тем в воздухе уже явно ощущалось приближение Последнего Срока. С экранов кино, телевидения и со страниц прессы неостановимым потоком начала литься разнузданная порнография, тысячи киосков сутками торговали водкой и презервативами, на первое место повсюду вышли доллары, доллары, доллары...

 Здесь же — горели огоньки свечей, глаза излучали доброту и доверие, плыл по храму запах ладана и тихо возносилось под купол песнопение:

 

В числе других пела тогда на клиросе и Глашенька, и как-то постепенно они стали сначала кивать друг другу издали, а потом и познакомились. Это не было романом или чем-нибудь похожим на него. Просто Илье было хорошо рядом с этой тоненькой, беззащитной девушкой, органически не умеющей не то чтобы врать, а даже говорить на темы, не требующие работы души и участия сердца.

 Превосходство Ильи в возрасте ставило его в положение старшего брата, и в этом качестве он иногда сопровождал ее после всенощной до общежития консерватории, в которой она училась. Еще более ответственным за ее судьбу он чувствовал себя теперь, когда Глашеньку, тоже отказавшуюся поставить у себя на лбу сатанинскую метку, исключили из консерватории и выселили из общежития. К счастью, ей почти сразу же удалось устроиться дворником в один небольшой ЖЭК, и она теперь жила в маленькой полуподвальной квартирке, которую покидала только в самое раннее утро для того, чтобы подмести двор. Иногда, правда, во время неожиданного снегопада, приходилось выходить и расчищать дорожки и в светлое время суток, но это было зимой, и ее спасал от ненужных взглядов повязанный до самых бровей платок.

 После закрытия храмов виделись они с Ильей не чаще раза в неделю, когда он привозил ей раздобытые по деревням продукты, и только один раз, воспользовавшись занавесившей весь город нескончаемой моросью, они отважились погулять по обезлюдевшим улицам и старому городскому кладбищу, где, глядя на обомшелые каменные кресты, Глаша не удержалась и как-то сама собой потихоньку запела:

 

егда приидеши во Царствии Твоем.

Блажени нищии духом,

яко тех есть Царство Небесное.

Блажени плачущии,

яко тии утешатся.

Блажени кротцыи,

яко тии наследят землю...

Такая же погода была и теперь, и, выложив привезенные продукты, Илья вознамерился и на этот раз совершить небольшую прогулку, но Глашенька предпочла даже в дождь отсидеться дома.

— Боюсь я, Илюша, — призналась она. — Позавчера меня вызывал к себе начальник ЖЭКа и заставлял показывать лоб...

— А ты?

— Показала.

— И?..

— Он не виноват. Ему кто-то указал на меня.

— Но что он решил?

— Сказал, что, пока сможет, будет молчать. Но сколько это продлится, он не знает.

— Та-ак... — Илья прошелся по комнате и стал у залитого мутными струйками оконца.

 Жить становилось все труднее и труднее. Газеты было страшно открывать: над Казахстаном уже две недели шли серные дожди; Кавказ раскололся от землетрясения, и половина его рухнула в кипящую магму, образовав гигантские дымящиеся провалы; загорелось Черное море, а на пляжах Паланги стал все чаще и чаще появляться гигантский страшный змей...

 Но, впрочем, ничего неожиданного во всем этом, пожалуй, и не было, последние годы жизнь двигалась именно к такому финалу. Войны, катастрофы, гибнущая экология, вытесненная масскультурой нравственность. Разве палангский змей такая уж неожиданность? В других образах он начал появляться и раньше. Илья помнил, как еще до всего этого мужики из села Красное Юрьево рассказывали ему, что видели в окрестных лесах зверя — это был как бы громадный кабан, но с рогами и передвигавшийся заячьими прыжками. Они пошли за ним, хотя копыта у него были вывернуты задом наперед и след вел как бы в обратную сторону, но тот спустился в заросший кустарником овраг, и идти дальше охотники не рискнули.

— Что же мне делать, Илюша?

— Что-нибудь придумаем, — ободряюще улыбнулся он. — Я на днях еще раз съезжу в Пригород — мне там обещали мешок картошки, — а потом мы подумаем, как лучше поступить тебе. Помнишь 90-й псалом?

— Спрашиваешь! — посветлела лицом Глаша. — «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его...»

— Вот и молодец. Повторяй его, и все будет хорошо. И «не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго». А через недельку мы для тебя что-нибудь придумаем.

 Хотя что именно можно было придумать в этой ситуации — он пока не представлял.

 

И вот он снова ехал в Пригород. Прислонившись к окну электрички, вполглаза смотрел на пролетающие мимо хмурые пейзажи с обезглавленными церквами, на отчужденных людей на станционных платформах, на землистое низкое небо и вспоминал прошлое. Кажется, это было вчера — охватившее и его, и всех вокруг ослепление политической свободой, когда хотелось успеть на все митинги, прочесть все газеты, подписаться под всеми воззваниями. Это потом, когда он уже отдал свой голос за нового Президента, он понял, что нельзя надеяться на «князи человеческия», и полностью отошел от политических страстей, перестав участвовать не только в митингах, но и в выборах. России нужны были не баррикады, а молитвы — поняв это, он искренне отдался церковной жизни и втайне позволял себе мечтать о сане, хотя заговорить об этом не решался даже со своим духовником. Ну а потом это уже сделалось и поздно: пошли осквернения храмов, террористические акты против священнослужителей, указы о запрещении православной веры. А потом появились и эти — тычущие концом дубинки в каждый лоб, закрытый капюшоном или шляпой: а ну покажи, есть ли там у тебя знак поклонения зверю?

 Илья жил без знака и поэтому должен был теперь тащиться за шестьдесят километров, чтобы тайком купить здесь у добрых людей мешок картошки, без которой ни ему, ни Глаше в городе не продержаться. Там в любом магазине или на рынке сразу смотрят на лоб — метка отсутствует, значит, проваливай; а здесь, в глубинке, где близость русской земли и отеческих могил не дает так легко превратить свою душу в камень, пока еще можно было раздобыть у сельчан что-нибудь съестное за деньги или в обмен на вещи, не предъявляя никаких меток.

 За остановку до нужной ему станции Илья снял с полки рюкзак и вышел в тамбур. Покосившись на пожилого грибника с собакой, стал у противоположной двери и, мысленно творя молитву, принялся ожидать остановки состава. «...Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище Твое. Не приидет к Тебе зло, и рана не приближится телеси Твоему, яко Ангелом Своим заповесть о Тебе, сохраните Тя во всех путех Твоих...»

 Двери с шипением разъехались в стороны, и Илья шагнул на перрон, окутанный упоительным хвойным духом сырого бора. И тут же остановился. Шагах в двадцати от него поперек платформы стояли они — трое широкоплечих парней с тяжелыми челюстями и зловещими шестерками на рукавах.

— О! — воскликнул один из них, указывая дубинкой на Илью, и тройка, раздвигая сошедших на платформу пассажиров, ринулась к нему.

 Судорожно крутнув по сторонам головой, Илья прянул назад и вскочил в тамбур.

— Стой, сука! — громыхнуло вслед ему над платформой, но двери, лязгнув створками, захлопнулись и электричка тронулась с места.

— Слава Тебе, Господи! — прошептал Илья, осеняя себя крестным знамением, и в эту минуту дверное стекло разлетелось от страшного удара.

 Отскочив от брызнувших в тамбур осколков, Илья успел увидеть перекошенное ненавистью лицо одного из патрулыциков с занесенной над головой дубинкой.

— Убью, тварь! — проревел он, и Илья услышал еще один гулкий удар по корпусу уходящей электрички.

 Поежившись от мысли, что этот удар мог бы достаться ему самому, Илья перешел от греха подальше в другой вагон. Как ни велика была опасность еще раз столкнуться с «сатанинским патрулем», а возвращаться в город с пустыми руками было не лучше, поэтому, сойдя на следующей станции, он обогнул стороной поселок и, отыскав лесную тропинку, идущую параллельно линии железной дороги, отправился назад. Вероятность встречи с патрулем была очень мала — двор, где ему обещали картошку, находился на самом отшибе, так что можно было, не заходя в поселок, взять товар и по этой же тропинке вернуться на станцию. Здесь его еще не знают, он спокойно дождется электрички и уедет в город. Единственное неудобство — тащить десять километров мешок с картошкой, но тут уж ничего не поделаешь...

 Тропинка неожиданно уткнулась в огромную лужу, и Илья полез через кусты в сторону — искать обходной путь. Земля от дождей пропиталась водой настолько, что низина превратилась в самое настоящее болото, которое уводило его все дальше и дальше в чащу. Выросший в городе, он видел раньше лес главным образом только у опушек, а потому, промочив ноги, попытался возвратиться назад и обойти эту непомерно раскинувшуюся лужищу по-над железнодорожной насыпью, но оказалось, что вернуться назад невозможно, так как его со всех сторон окружает болото. Еще какое-то время поскакав по островкам и кочкам, он понял, что окончательно заблудился. Делать нечего, нужно было звать на помощь.

— Э-ге-ге-ей! — закричал он в сложенные рупором ладони, затем какое-то время постоял, прислушиваясь, и снова поднес ладони ко рту, но не крикнул. «А что, если поселок уже рядом и первыми, кто придет на зов, будут те трое?..» — мелькнула холодящая мысль, и он опустил руки.

— Ну? Чего испугался? — прозвучал вдруг рядом отчетливый голос, и от неожиданности Илья даже присел. — Встань, штаны замочишь, — тут же раздалось в двух шагах от него, и, оглянувшись, он увидел, как из-за березок вышел бородатый мужик с добродушной улыбкой на лице и дубиной в руках. — Грибы собирал? — спросил он с усмешкой. — А где корзинка?

— Не было корзинки, — развел руками Илья. — Я за картошкой ехал, да проскочил станцию.

— Проспал, что ль?

— Нет... Патруля испугался.

 Мужик внимательно посмотрел ему на лоб.

— Та-ак... Ну и что ты собираешься делать дальше?

— Для начала бы выбраться из болота.

— В этом-то я тебе помогу, — хмыкнул мужик. — Иди за мной. — И, ступая лишь ему ведомой тропинкой, повел Илью в глубь леса.

 Шли минут тридцать — сорок, затем тропиночка вывела их на большую поляну, на которой виднелось несколько шалашей и землянок. В одну из них и ввел Илью его бородатый провожатый.

— Вот, Батя, человек без метки по лесу бродит, чуть в болоте не утоп, — представил он его такому же бородачу, восседавшему за грубо сколоченным столом в центре землянки.

— Садись, — кивнул тот Илье, а его спутник сел на скамейку без приглашения. — Анюта, чаю! — крикнул куда-то через плечо тот, кого называли Батей, и из-за дощатой перегородки появилась девица с потрясающей длины ногами и поставила на стол самовар.

— Угощайся! — Батя сам налил Илье стакан душистого чая и пододвинул деревянную тарель с сухарями. — Ты что-нибудь слыхивал об охотниках за «мерседесами»?

— Да, — кивнул Илья, припоминая слышанные ранее обрывки разговоров о появившихся на лесных дорогах разбойниках. Будто бы возникала у обочины трассы эдакая писаная русская красавица, останавливала грациозной ручкой заморские автомобили, якобы прося подвезти ее до города, а в это время из-за кустов и дерев выскакивали бородатые мужики в обмотках и обрушивали на сверкающие кузова и капоты удары тяжеленных дубин. — Так это вы и есть?

— Мы, — кивнул в свою очередь тот и, отхлебнув чая, указал глазами на Анюту. — А это наша героиня. Анка-приманка. Остановит любую машину. Моя племянница...

— И вы так в лесу и живете?

— Так и живем, — посерьезнел лицом Батя. — Не в городе же по подвалам прятаться! Или ты думаешь, что сможешь там долго продержаться без метки?

— Не знаю, — вздохнул Илья. — Но если уходить в лес, то неужели обязательно для того, чтобы нападать на «мерседесы»?

— А пусть знают, что Россия еще не погибла.

— Сила России не в дубине.

— А в чем же?

— В молитве. Если бы сто пятьдесят миллионов россиян одновременно помолились о спасении Отечества, вся эта сатанинская власть облетела бы, как . короста.

— Вот и оставайся у нас. Срубим в глуши деревянную церковку, будешь служить Литургию.

— Я не священник. Да и не могу решить это вот так сразу... Мне нужно съездить в город, встретиться со своим духовником и увидеть одного человека.

— Попадешься.

— Бог даст, проскочу. Не в первый раз.

— Ну, смотри. Брат Иван тебе покажет дорогу, — кивнул он на мужика, приведшего Илью в лагерь. — Надумаешь — бери своего человека и возвращайся. Будем освобождать Россию от нечисти. Мы — дубинами, а ты — молитвами. — И он поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена.

 

Ночь Илья провел в стане охотников за «мерседесами», а рано утром Иван вывел его лесной тропинкой на станцию, где он сошел накануне.

— Запомнил дорогу? — спросил, расставаясь, бородач.

— Запомнил.

 Они пожали друг другу руки, Илья сел в электричку и через час с лишним был уже в городе. Он еще не знал, что ему делать и как быть дальше, а ноги уже привели его к церкви Николая Угодника, где он год назад слушал Глашенькино пение и где сейчас надеялся хоть что-нибудь узнать о своем духовном наставнике — игумене Гермогене, с которым он не виделся все это время.

 Остановившись на другой стороне улицы, как будто ему и дела никакого нет до храма (а иначе можно было тут же быть схваченным агентами-христоненавистниками), Илья битый час слонялся вдоль ненужных ему витрин в надежде встретить хоть кого-нибудь из бывших прихожан или служителей. Трудно было поверить, что эта дверь напротив уже никогда не отворится и он, осенив себя крестным знамением, не войдет под пахнущие ладаном своды дома Господня. А как сладко было его душе находиться там еще совсем недавно!

 

 

— Э-эй! Парень! — услышал он приглушенный голоси, оглянувшись на него, увидел машущую из подъезда женщину, закутанную в темный платок. -Сюда! — позвала она полушепотом.

 Немного поколебавшись, Илья вошел в подъезд.

— Я видела тебя на исповеди у отца Гермогена, — сказал она. — Может, я могу чем-нибудь помочь?

— Мне нужно срочно увидеть батюшку.

— Он не живет на одном месте. День на одной квартире, день на другой.

— Я как раз и хотел предложить ему постоянный вариант, — сказал Илья, сам удивляясь возникновению этой мысли. — Есть люди, которые готовы срубить лесную церковь. Ушли бы в лес, жили там, молились.

 Женщина с минуту помолчала.

 — Пойдем, может, и удастся застать его на месте...

 Они вышли из подъезда и пошли пешком. Свернув за высотные дома и часа два проплутав по переулкам, остановились у двухэтажного деревянного строения не менее двухвековой давности. Шепнув Илье: «Подожди», его спутница пошла внутрь на поиски батюшки.

— Утром увели на другую квартиру, — сказала она, воротясь. — Идем. Они снова шли пешком, плутая по дворам и переулкам, и наконец остановились перед пятиэтажной серой «хрущевкой».

— Здесь, — сказала женщина, вглядевшись в смытый дождями номер. Она снова сходила внутрь и возвратилась опечаленной.

— Нет его. К хозяевам неожиданно приехали гости, и батюшку пришлось перевести в другое место.

 Но ни там, ни по еще одному адресу найти отца Гермогена не удалось. Гонимый каким-то невезением, он весь день переходил с квартиры на квартиру, и они просто выдохлись догонять его.

 — Ладно, — сказала его провожатая, нацарапав что-то карандашом на бумажке, — вот тебе мой адрес, зайди через пару дней, я разыщу за это время батюшку и договорюсь о месте встречи.

— Хорошо, — кивнул Илья, и, простившись, они побрели каждый в свою сторону.

 И только теперь, когда ажиотаж поиска отступил, Илья почувствовал, как он устал и проголодался. Выходя сегодня утром из лагеря «охотников», он не стал дожидаться завтрака, а только взял на дорогу предложенный ему ломоть хлеба, да и о том лишь вот теперь вспомнил. На ходу откусывая от него, направился домой, еле волоча от усталости ноги.

 Начал накрапывать холодный мелкий дождик, и его опущенный на лоб капюшон не казался никому неестественным.

 На одной из центральных площадей Илья заметил лежащего на асфальте человека и, проходя мимо, остановился. «Пьян или мертв?»

 Голова лежащего была отвернута в сторону, и его лица не было видно, но сам человек лежал на спине, одежда на нем задралась до груди, и холодные дождевые капли, стуча по синей коже, скатываясь, собирались в ложбине глубоко запавшего живота.

 «Мертв», — понял Илья, пережевывая хлеб, и вдруг поймал себя на мысли, что, даже стоя рядом с покойником, не перестал есть. «Прости меня, Господи, грешного, и упокой душу сего неизвестного мне усопшего раба Твоего», — произнес он мысленно и поплелся домой, мечтая только о теплой постели...

 

А у подъезда на скамейке, съежившись под дождем над узелочком с вещами, сидела Глашенька.

— Илюш, меня выгнали, — сообщила она обреченно.

— Пойдем, — поднял он ее узелок. — Ты вся промокла и можешь простудиться.

 Они поднялись в его квартиру. Он поставил на плиту чайник, и через десять минут они уже пили на кухне чай, сдобренный припасенным им смородиновым листочком.

— Мне страшно, Илюша, — грея руки о горячую кружку, произнесла Глаша. — А ты что, не боишься?

— Боюсь, — вздохнул он. — Но сильнее, чем их, — кивнул он куда-то за окно, — я боюсь Суда Божия. Ну сама подумай, что они смогут тебе сделать, если за тебя Сам Спаситель? Разве же может Он не услышать твоей молитвы — Он, сказавший: «На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое».

— Аминь, — перекрестилась Глашенька.

 Закончив трапезу, они полушепотом совершили вечерние молитвы и легли спать — Глаша на кровати Ильи, а он на брошенном на пол тюфяке, укрывшись старыми пальто и плащом вместо одеяла.

 Но сна, несмотря на полученную за день усталось, не было. Илья всегда воспринимал сон как процесс ныряния в черную воду ночи, когда, словно воздуха в легкие, набираешь в душу побольше веры, отталкиваешься мыслями от прожитого сегодня и открываешь глаза уже там — на залитой солнечными лучами поверхности нового утра.

 Сегодня Илье впервые хотелось нырнуть и не выныривать. Зачем? Жить так дальше не имело смысла, потому что это и жизнью-то не было. Ну, протаят-ся они с Глашей еще месяц-другой, перебиваясь с картошки на воду, а потом?.. Был бы рядом батюшка, он бы подсказал, как быть, но вряд ли теперь удастся с ним встретиться.

 Илья вспомнил строгие, умные глаза отца Гермогена, свои беседы с ним, и на душе стало еще горше. Как же они смогли допустить, что Россия, в которой наконец-то начали восстанавливаться православные храмы и расцветать в душах вера, вдруг превратилась в откровенно сатанинское, преследующее христиан государство? Выходит, молитвы в этих храмах были не такие уж и искренние, а вера в душах не такая и твердая? Вот зло за стенами храмов и восторжествовало победу...

 Он вздохнул, перекрестился, повернулся на правый бок и незаметно для себя провалился в неосвежающую, тяжелую дрему, из которой его вывел торопливый и встревоженный стук в дверь.

— Кто там? — спросил он, не отпирая.

— Илюша, откройте, это я, ваша соседка, — услышал он взволнованный голос Джульеттиной бабушки и щелкнул замком.

— Послушайте меня, — настороженно озираясь, зашептала она, не входя в квартиру, — я только что узнала, что сегодня у нас в доме будет облава, заберут всех, кто без метки. Вам нельзя здесь оставаться, куда-нибудь уходите^ а еще лучше — уезжайте.

— Куда? — вздохнул Илья. — Везде одно и то же. А впрочем, все равно спасибо. Храни вас Господь.

— Тс-с! Тише, тише! — замахала она руками и, уже поднимаясь по лестнице, напомнила: — Поторопитесь! У вас совсем немного времени!

— Хорошо.

 Заперев дверь, он повернулся, чтобы идти будить Глашу. Но она уже стояла в конце коридора.

 Они быстро собрали в рюкзак кое-какие вещи, взяли Глашенькин — так и не развязанный — узелок и вышли на улицу. Дождя не было, небосвод был прозрачен, как окуляр микроскопа. В воздухе по-мирному пахло желтой листвой, поздними астрами и портфелями первоклашек.

 Ноги сами привели их к вокзалу. Купив билеты, они вошли в готовую отправиться электричку и сели в полупустом вагоне. Двери закрылись, и состав тронулся.

— Куда мы, Илюша?

 Он оторвался от осеннего пейзажа за окном и подбадривающе улыбнулся.

— К друзьям. К добрым разбойникам.

 О том, что они едут к охотникам за «мерседесами», он на самом деле подумал только сейчас, когда это само собой сказалось вслух. Но ехать было больше все равно некуда, и он решил, что пусть все складывается так, как складывается.

 Они уже подъезжали к месту, когда дверь отворилась и по вагону быстро прошел какой-то оборванный старик. Следом за ним почти пробежала пожилая женщина, волоча за руку измученного ребенка, а потом в вагон вбежали двое парней.

— Мужики, облава! — крикнул один из них, пробегая между сиденьями. — Кто без метки, спасайтесь!

 Глашенька встревоженно посмотрела на Илью.

 — Пошли, — встал он, беря рюкзак. — Нам осталась пара остановок, пойдем лесом.

 Они вышли в тамбур и на первой же остановке сошли с электрички. Опасаясь, что две доставшиеся им на сегодня облавы не случайность, а только звенья какой-то тотальной операции, Илья сразу же, не заходя в селение, свернул в лес и углубился в чащу.

 Путь оказался долгим. Несколько раз они отдыхали, присаживаясь на сухие валежин". Разок устроили себе обед, согрев на небольшом костерке чай в железных кружках, которые потом обжигали им губы разогретыми краями. Наконец подошли к поселку у той станции, где Илья едва не попался в руки «сатанинскому патрулю».

 — Обойдем, — решил он, и, огибая огороды, они пошли вдоль опушки леса.

— Смотри, — тронула его рукав Глаша.

 На берегу маленького темного озерка возвышалась облупленная белая церковь с покосившимся, готовым вот-вот упасть крестом на куполе.

 — Зайдем на минутку, — попросила она.

 Свернув с тропинки, они подошли к озеру и вошли в церковь. Внутри все было разрушено. Полов не было, рамы были вырваны, штукатурка сбита. Повсюду виднелись куски окаменевшего кала, а поверх уцелевших росписей с ликами святых белели процарапанные гвоздем ругательства.

 — Господи, помилуй! — перекрестился Илья. Он подошел к проему, где были северные врата алтаря, и, еще раз осенив себя крестным знамением, вошел внутрь. Воздев руки к небу, зычно провозгласил: — Благословенно царство... Отца и Сына и Святаго Духа... ныне и присно и во веки веков!..

— А-а-минь! — тоненько пропела Глаша, и ей откликнулось то ли эхо на полуразрушенных хорах, то ли незримо кружащие в воздухе ангелы.

— Миром Господу помолимся! — продолжил Илья.

— Господи, помилуй! — вознеслось под купол.

— О еже избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся!

— Господи, помилуй!

— О спасении душ наших Господу помолимся!

— Господи, помилуй!

 Илье показалось, что в воздухе запахло ладаном и церковь осветилась огнями. Он еще ничего не понял, но она уже была не на земле: подхваченная незримой силой, церковь медленно отделилась от озерного берега и поплыла в вышину — туда, откуда ей навстречу, являя осуществление Иоаннова Откровения, спускались с небес семь трубящих Ангелов с чашами Господнего гнева в руках...