Библиотека

Непригодность Николая II к выполнению функций монарха явилась признанным фактором того кризисного положения, в котором оказалась российская государственность в начале двадцатого столетия. Это было уже вполне очевидно современникам, еще задолго до самого факта крушения монархии.

«Промелькнуло царствование Александра III. Началось новое царствование. Нельзя придумать ничего более противоположного! Он просто с первого дня начал, не имея даже подозрения об этом, полный развал всего, всех основ дела отца своего, и, конечно, даже не понимал этого, так значит, не понимал, в чем сущность царствования отца. С новым царствованием на престол взошел „русский интеллигент“, не революционного, конечно, типа, а „либерального“, слабосильного, рыхлого, прекраснодушного типа, абсолютно не понимающего законов жизни. Наступила не действительная жизнь, а детская нравоучительная повесть на тему доброты, гуманности, миролюбия и воображаемого „просвещения“ с полным незнанием, что такое просвещение. И вот началась за чепухой чепуха, началось все распадаться то внутри, то извне…»

Приводимая выше оценка принадлежит Л.А.Тихомирову — автору доктринального труда «Монархическая государственность». Данная книга вполне могла бы стать «катехизисом» модели русского жизненного уклада. Однако она оказалась властью совершенно не востребована. Это сегодня иные авторы пишут о Николае II, как о православном государе. Современники воспринимали его совершенно иначе. «Либеральствующий интеллигент на престоле», — так оценивали Николая II консерваторы. Для них он «своим», лидером монархической партии не являлся. Обвинения в его адрес состояли не столько в том, что он не имел волевого характера, или устранился от ведения государственных дел в пользу семейного очага. Его обвиняли за курс либерализации, извращении самого смысла самодержавной власти в России.

Двадцать три года находился Николай II на престоле. Времени было предостаточно для решения самых амбициозных задач. И какие задачи были решены? Почти четверть века упущено. История такого расточительства не прощает. Из самой динамично развивающейся и социально успокоенной страны Европы Российская империя оказалась форпостом мировой революции. Глубинным основанием революционного кризиса явилось нарастание модернизационных процессов в российском обществе. Препятствием на их пути стала традиционалистская модель, в рамках которой продолжала функционировать империя. Модернизация, действительно, была для России жизненно необходима. Усиливалась геоэкономическая борьба и геополитическая борьба. По отношению к этой стадии мирового развития Дж. Гобсон в 1902 г. применил понятие «империализм». Начиналась серия войн за колониальный передел мира между ведущими экономическими державами. Русско-японская война была в их числе. И ее Россия проиграла. Задержка модернизации означала бы периферизацию Российской империи, вытеснение ее на положение аутсайдера, а в перспективе — гибель. На повестке стоял вопрос о переходе к третьему технологическому укладу. Однако программа модернизации у власти отсутствовала. Для Николая II она вообще не стояла в актуальной повестке. В силу своих личностных качеств он не был готов взять на себя миссию системных преобразований. Единый политический курс, повестка царствования вообще отсутствовали.

За влияние на царя соперничало несколько группировок. Многочисленные представители царской фамилии выступали в роли лоббистов. Отсюда зигзаги политического курса, шараханья между либерализмом и охранительством. В институциональном плане это выражалось контроверзой между либеральным Министерством финансов и консервативным Министерством внутренних дел. Это соперничество персонифицировалось фигурами министров С.Ю. Витте и К.Ф. Плеве.

Баланс между реформаторами и охранителями был нарушен с выдвижения на пост главы МВД либерально ориентированного П.Д. Святополка-Мирского. Его министерский срок характеризовался в оппозиционной печати как «эпоха доверия», «весна русской жизни», «министерство приятных улыбок». Именно тогда начались переговоры властей с земской оппозицией о создании всероссийского органа управления. Для царя приемлемость его связывалась с нарочитыми аналогиями с исконным допетровским земским представительством. Проект едва не был принят, и только вмешательство К.П. Победоносцева изменили в последний момент царское решение. Однако сама линия компромисса стала катализатором активности оппозиционных сил. Сочувствующий требованиям оппозиционеров министр внутренних дел нес значительную ответственность за начавшуюся революцию. Характерно, что уже 18 января, т.е. по прошествии недели после «кровавого воскресенья» он был отправлен в отставку.

При слабом царе ускорился процесс эрозии династической скрепы государственности. «Ходынская катастрофа» и «Кровавое воскресенье» стали роковыми для Николая II моментами, подрывающими основы царского культа в народе. Происходит стремительная десакрализация монархии. Режим не смог идеологически самоопределиться. Выбор между европеизационными и неославянофильскими установками так и не был совершен. Казалось бы, царь лично тяготел к православной традиции. Одно время его даже посещала мысль оставить царский престол и стать патриархом. Но православие Николая II не имело глубоких мировоззренческих оснований. Его религиозность являлась в большей степени склонностью к суевериям. Этим объясняется влияние на царя западных эзотериков типа Филиппа Вашода и Папюса. Плохо увязывается с образом православного святого факт посвящения Николая II Папюсом в члены Ордена мартинистов. А без православной теологии сама идея самодержавной власти, как помазанничества Божьего, лишалась смысла.

Создаваемый сегодня в отношении Николая II образ православного государя мало соответствует действительности. Увлечение императора оккультизмом говорит о том, что воззрения его были достаточно далеки от ортодоксального православия. Отношение между ним и церковными иерархами были достаточно напряженными и противоречивыми. Царский указ об «укреплении основ веротерпимости» был воспринят в церковной среде крайне враждебно. С резким осуждением его выступил, в частности, св. Иоанн Кронштадтский. Лейтмотивом оценок царского указа были слова сенатора А.Н. Нарышкина: «Он предал православие». Нелюбимая в народе царица Александра Федоровна по-видимому оказывала влияние на супруга не только в вопросах двора и политики, но и в мировоззренческом плане. А воззрения императрицы на православный клир являлись типичным взглядом лютеранки: «Духовенство не только не понимает церковно-государственных задач, но не понимает даже веры народной, не знает народных нужд и потребностей… Особенно архиереи… Служители Церкви… не умеют привязывать к себе ни интеллигенцию, ни простой народ». Итак, для оппозиции Николай II был однозначно враг. Но и для консервативных сил он не являлся своим. Судьба его, по сути, была уже предрешена в 1905 г.

Раскрученная при Александре III система русской национальной модернизации стала при последующем царствовании пробуксовывать. Эта пробуксовка была связана с отсутствием государственной воли для осуществления движения по намеченному пути. Главная, стоящая на повестке дня задача заключалась в синтезе модернизационных потенциалов развития с традиционными для России ценностями и институтами жизнеобеспечения. Именно такого соединения достичь не удалось. Намеченная при Александре III тенденция синтеза оказалась прервана. Во вторую половину 1890-х гг. страна по инерции прошлого царствования еще казалась достаточно успешной. К революции 1905 г. разбалансировка России между полюсами традиционализма и модернизма достигает критической точки. Далее из состояния аномии Российская империя так и не вышла. Для этого выхода требовался соответствующий масштаб государственного разум, а и государственной воли. Ни того, ни другого у Николая не было.

Неприятие Николаем II волевых решений приобрело в его царствование роковой характер. Проблемы посредством их игнорирования не снимались. В результате решение царь все-таки принимал, но под внешним давлением, фактически, будучи принужденным к ним. Говорят, что Николай II оказался заложником сложившейся ситуации. Революции будто бы он предотвратить не мог. Сгнила сама система, и личность императора являлась второстепенным фактором. Но Александр III вступал на престол при гораздо более тяжелой ситуации. Однако жесткими мерами ему удалось отбить революционный натиск, привести страну к успокоению и далее вывести на высочайшую в мире динамику развития. Николай II, напротив, начинал царствовать в ситуации политического успокоения, при единодушной поддержке монархии подавляющим большинством общества. Развитая легальная и нелегальная оппозиция, политические партии — все это появилось в его правлении.

Постоянные уступки царя давлению обстоятельств подрывали основы его власти. Уступки в политике вещь достаточно тривиальная. Однако по отношению к фигуре, почитавшейся в качестве Божественного помазанника, они были не возможны. Демонстрируя слабость, Николай II не просто лишал себя политического будущего, но подрывал теократическую природу русской монархии. Десакрализация монаршей власти в России предполагала ее близкую гибель. Как секулярный институт, по подобию монархий Европы, она существовать не могла. Идея самодержавия была религиозной. Самодержец не был верховным сувереном в его европейском понимании. «Самодержавие, — пояснял консервативный публицист Д.А. Хомяков, — ничего общего не имеет с абсолютизмом западно-кесарского пошиба. Царь есть „отрицание абсолютизма“ именно потому, что он связан пределами народного понимания и мировоззрения, которое служит той рамой, в пределах коей власть может и должна почитать себя свободной».

Сам Николай II уже не мыслил в категориях религиозного понимания самодержавной власти. Запись его в анкете переписи 1897 г. «хозяин земли Русской» говорит о достаточно упрощенном, даже примитивном, вотчинном, но не теократическом рассмотрении монаршего призвания. Впоследствии, уже отрекаясь от престола в пользу Михаила, он писал:

«Заповедуем Брату Нашему править делами Государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу».

Исследователи не обратили должного внимания, что это было не просто отречение от престола, но и отречение от самодержавия.

Фактически же самодержавная модель была ликвидирована еще на первом этапе николаевского правления. Разрушенной де-факто оказалась прежняя идеология режима. Государственная власть вообще не имела четкого идеологического позиционирования.

В оппозиционной печати была предпринята массированная кампания высмеивания Николая II. Через развенчание его образа реализовывалась задача десакрализации самодержавия, лишение его легитимных оснований в массовом восприятии. Доставалось не только царю. Шла персональная проработка наиболее заметных представителей официальной политической элиты. В массовом восприятии складывалось устойчивое впечатление, что у трона сосредоточились исключительно «держиморды», бездари, посредственности, казнокрады, лжецы, люди с умственными и психическими отклонениями. Это были не реальные персоны власти, а именно символы режима.

Сложившаяся как итог первой русской революции система Думской монархии не имела перспектив длительного существования. Она была внутренне противоречива.

Дарованные свободы и представительство вступали в противоречие с сохраняемыми сословными преференциями. Новый конфликт был неизбежен. Причем, если оппозиция извлекла необходимые уроки из революции, власть оказалась к ним абсолютно невосприимчива. Собственно от борьбы идей власть отказалась. Это была капитуляция. Николай II в своих воззрениях на международные отношения был утопистом. Модель российской внешней политики, по меньшей мере, на начальном этапе его царствования выстраивалась вокруг императива пацифизма. Эта позиция отразилась в эпатировавшем весь мир российском меморандуме о всеобщем разоружении. Исключительно усилиями российской дипломатии была инициирована и проведена Гаагская мирная конференция. Ее решения, ставшие важной вехой в развитии пацифизма и формировании наднационального органа управления — впоследствии Лиги наций собственно для России были скорее негативны.

Что означала на практике конвенция «О мирном решении международных столкновений»? Спорный вопрос выносился в коалиационный арбитражный суд, где коалиция представительства западных стран проводила бы антироссийское решение. А что означала на практике конвенция «О законах и обычаях сухопутной войны»? В перспективе большой военной кампании тактика «народной войны» образца 1812 г. была бы уже невозможна. Аналоги возникают с дипломатическим курсом политики «нового мышления» М.С. Горбачева. Тогда, как и при Николае II, государственное руководство поддалось пацифистским иллюзиям, забыв об интересах своей страны. Крушение николаевской пацифистской утопии показательно. Вначале Русско-японская, а затем — и Первая мировая война, с небывалыми для конфликтов прошлого человеческими жертвами, дезавуировали значение российского антивоенного меморандума.

Царь, согласно сведениям мемуаристов, сильно переживал неудачи, много молился. «Государь молится и плачет», — реагировал Л. Тихомиров на рассказы о меланхолии императора после «кровавого воскресенья». — Бедный!… Жалко его, а Россию ещё жальче». По-человечески жаль расстрелянного царя. Но Россию «еще жальче…». А вина императора в той кровавой трагедии, которая потрясла Россию, очевидна.

Об авторе: Автор Вардан Эрнестович Багдасарян — д.и.н., проф., зам. главы Центра научной политической мысли и идеологии.

Источник