Богородица

Архив номеров Номер 14

Правда и вымыслы о жизни схиигумена Серафима по книге «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря»

Ольга БУКОВА


Имя схиигумена Серафима (в миру Ивана Тихоновича Толстошеева, 1802–1884) — многоскорбного ученика преп. Серафима Саровского, до сих пор вызывает ожесточенные споры среди исследователей, занимающихся изучением жизни и духовного наследия Преподобного, историей развития и становления Санаксарского и Дивеевского монастырей.

Наверное, не было бы в судьбе этого саровского инока ничего необычного, если бы он, всю свою жизнь любивший батюшку Серафима Саровского и считавший себя его учеником, не вошел в церковную историю как «самозванец», «лжеученик старца» и «ярый гонитель дивеевских сестер». Именно ему сестрами Дивеевского монастыря, а вслед за ними многими церковными писателями и агиографами жизни знаменитого саровского старца было отказано в праве именоваться любимым учеником батюшки Серафима...

Только благодаря архивным документам и воспоминаниям современников схиигумена Серафима нам удалось узнать о его жизни. Именно документы раскрыли нам жизненный путь монаха, удивительно смиренного и скромного, ибо он, пять раз издавший книгу о преподобном Серафиме Саровском, о себе самом не оставил ни книг, ни воспоминаний. Он писал о своем любимом старце задолго до его канонизации, когда именоваться его учеником не было ни корысти, ни выгоды, да и умер он в 1884 году, за девятнадцать лет до прославления батюшки Серафима.

Чтобы быть более объективной в оценке личности схиигумена Серафима, автор проанализировала большой исторический и агиографический материал о преп. Серафиме Саровском — его учителе. Это книги, написанные монахами Саровского монастыря — сомолитвенниками старца, труды церковных писателей XIX века о Преподобном, работы агиографов и исследователей XX–XXI веков. Большое внимание автор уделила сбору дополнительной информации о тех, кто мог близко знать старца Серафима и его ученика Иоанна Толстошеева. Был собран архивный материал о дивеевских сестрах и саровских монахах, о дворянах, принимавших участие в судьбе Дивеевского монастыря, о епископах, управлявших Тамбовской и Нижегородской епархиями. Более тщательно была изучена переписка митрополита Московского Филарета (Дроздова) и наместника Троице-Сергиевой лавры Антония (Медведева).

Изучались богатейшие фонды Центрального архива Нижегородской области: указы и решения правительствующего Синода, отчеты управляющих епархией, документальный материал нижегородских монастырей. Были задействованы фонды: судебный, полицейский, земельный, личный и др. Привлекались публицистические и документальные материалы из архивохранилищ Ивановской и Вологодской областей.

Иван Тихонович Толстошеев, которого при монашеском постриге нарекли Иоасафом, а в схиму постригли с именем Серафим, прожил свои земные, отпущенные Богом годы не как обычный монах, да и не мог он быть таким, как все, потому что его жизнь была обожжена примером жития святого старца, тринадцать лет растившего его. Батюшка Серафим вел его через соблазны монашеского бытия, поднимал к Богу через преодоление страстей, воспитывал в нем смирение и терпение, а самое главное — он учил его любить людей и прощать их слабости.

Двадцать семь лет он был послушником в Саровском монастыре Тамбовской епархии, а затем тринадцать лет подвизался в разных нижегородских монастырях: был казначеем, благочинным, настоятелем. Указом Святейшего Синода в 1861 году о. Иоасаф был назначен игуменом Вологодского Павло-Обнорского монастыря, а под конец своей жизни, будучи уже схиигуменом, он вновь вернулся в Нижегородскую епархию, в Высокогорскую пустынь, где в 1884 году предал свою душу Господу. Погребен был, согласно его желанию, в Серафимо-Понетаевском женском монастыре, в котором он долгие годы был духовным отцом монахинь.

Шестьдесят четыре года своей жизни прожил он в монастырях, созидал, молился, трудился. Почти половину своей монашеской жизни посвятил устроению Дивеевского монастыря, но в церковную историю вошел как «ярый враг» дивеевских сестер.

Официальные документы и публицистические материалы об отце Иоасафе описывают его жизнь и его самого совсем иначе, чем это изложено в известной книге священника Леонида Чичагова «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» (далее «Летопись»), которая, к сожалению, стала основным источником в оценке личности этого иеромонаха. На наш взгляд, это неверно, поскольку о человеке и его делах нельзя судить по одной, пусть даже самой прославленной книге.

Одной из первых книг, на которую автор обратила пристальное внимание, стала книга самого отца Иоасафа (Толстошеева), посвященная батюшке Серафиму, — «Сказания о подвигах и событиях жизни старца Серафима, иеромонаха, пустынника и затворника Саровской пустыни, с присовокуплением очерка жизни первоначальницы Дивеевской женской обители Агафии Симеоновны Мельгуновой» (далее в тексте — «Сказания»), изданная в Санкт-Петербурге в 1849 году.

Книга была написана спустя всего лишь шестнадцать лет после смерти преподобного; в ней отец Иоасаф называл себя «возлюбленнейшим» учеником батюшки Серафима. До 1896 года ни монахи Саровской пустыни, ни монахини Дивеевского монастыря официально не опровергали этого заявления о. Иоасафа. Доход от двух первых изданий книги «Сказания» был передан в пользу сестер Дивеевской общины, и от них не поступило никаких опровержений по поводу фактов, изложенных в ней. Опровержения появились только после смерти отца Иоасафа и многих его сомолитвенников, свидетелей взаимоотношений старца и ученика, после появления «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря». Книга же отца Иоасафа издавалась и переиздавалась с многочисленными дополнениями в 1849, 1854, 1856, 1877, 1885, 1913 годах. На протяжении всего XIX века отец Иоасаф писал о своем любимом старце, донося до простого народа наставления батюшки Серафима, знакомя читателей с молитвенными подвигами своего духовного наставника.

Изданием «Сказаний» иеромонах Иоасаф уже в 1849 году раскрыл перед публикой жизнь саровского подвижника, явившего современному миру пример древних иноческих подвигов: отшельничество, молчание, затвор, старчество. Рассказ о жизни высокодуховного старца, искренне любившего людей, привлек внимание светских и церковных людей к личности самого автора. И естественно, что одни читатели, ознакомившись с книгой отца Иоасафа, полюбили батюшку Серафима и перенесли свою любовь и уважение на автора «Сказаний», стремясь помочь ему в развитии Дивеевской обители. И что особо важно, книга о саровском старце Серафиме с прекрасно выполненными акварельными иллюстрациями в 1849 году была подарена во дворец и хранилась в личной библиотеке цариц (экземпляр этой книги находится в музее книги Российской государственной библиотеки).Таким образом, уже в середине XIX века о саровском подвижнике узнали в царственной семье Романовых. Последующие издания книги отца Иоасафа только укрепляли любовь народа к старцу Серафиму и его «дивеевским сироткам».

Другие читатели (к ним, к сожалению, относилась и саровская братия) увидели в этой публикации лишь стремление отца Иоасафа «примазаться» к личности подвижника, обвинили его в тщеславии, гордыне и озлились на него. Игумен Саровского монастыря Исайя II (ранее бывший казначеем при игумене Нифонте) сразу после выхода в свет книги «Сказания» отца Иоасафа в 1849 году так охарактеризовал ее: «...Нового творения Ивана Тихонова о чудесах Серафима я не видел еще да и не нахожу нужным видеть его, потому что жизнь праведного старца мне известна более, нежели Тихонову Ивану. Дивиться надобно, как публика слепо верит новому Магомету. Описываемые чудеса по произволу Ивана мало заслуживают имоверности, или точнее сказать совсем несогласны с истиною, которая нам известна»1.

Вот здесь и задаешь себе вопрос: а в какие чудеса батюшки Серафима не поверил игумен Исайя II, даже не видя книги? И верил ли он вообще в святость старца Серафима? Все последующие издания саровских монахов о жизни старца Серафима не опровергли ни одного из тех чудес, что изложил в своей книге иеромонах Иоасаф. Некоторые современные исследователи видят в словах игумена только отрицательное отношение к отцу Иоасафу, мне же видится подлинное отношение к старцу Серафиму, поскольку известно, как «доброжелательно» относилось саровское монастырское начальство к батюшке еще при жизни[1].

Отношение игумена Исайи II к книге отца Иоасафа — это вопрос еще и нравственного порядка. Мог ли настоятель похвалить творение своего монаха, которого он фактически изгнал из монастыря? Тем более что этот монах написал о своем учителе-подвижнике, которого руководство саровского монастыря упорно отказывалось почитать. Отрицательное отношение игумена Исайи II к отцу Иоасафу, скорее всего, объясняется его активным участием в следственных делах по батюшке Серафиму2.

Дивеевские сестры в «Летописи» свидетельствовали: «Уж на что был свят батюшка-то Серафим, угодник Божий, и на него гонения были! Раз пришло нас семь сестер к батюшке, работали у него целый день, устали и остались ночевать в пустыньке. Часу эдак в десятом увидала наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями и прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исайя, и поскорее навстречу им отперли мы дверь-то. Взошли они, не бранили, ничего, оглядели только нас зорко и молча чего-то все искали, и приказали нам тут же одеться скорее и немедленно идти прочь»3.

Похоже, казначей Исайя не в первый раз выгонял дивеевских сестер из обители, потому что, даже не видя его, сестры поняли, что идет казначей. С точки зрения монашеской дисциплины Исайя, безусловно, был прав: дело ли оставаться ночевать женщинам в лесной келье старца-монаха? И молодые монахи могли соблазняться, и разбойники могли обидеть женщин, ночующих в лесной хижине. А отвечать пришлось бы саровскому начальству, поскольку пустынь находилась в лесных владениях монастыря.

О дальнейшем напряжении отношений между казначеем Исайей и батюшкой Серафимом сестры сообщают в эпизоде покупки леса для постройки мельницы. Старец купил лес у игумена Нифонта за свои деньги, но его обвинили в том, что он вывез леса больше, чем заплатил. Казначей отец Исайя приезжал с обыском в Дивеево искать лишние бревна, исполняя должность следователя по ложным наговорам на о. Серафима4.

Таким образом, мы установили, что между казначеем Исайей и старцем Серафимом не было духовно-близких отношений. Могло ли возникнуть доброе чувство у игумена Исайи II к ученику старца— послушнику Иоанну, продолжавшему опекать дивеевских сестер, которые, в бытность его казначеем, так раздражали его?

Отец Иоасаф издал свою книгу спустя шестнадцать лет после кончины батюшки Серафима, когда были живы еще многие монахи Саровской пустыни, которые легко могли опровергнуть его воспоминания. Однако саровские монахи публично в печати не опровергли фактов, изложенных в книге иеромонаха Иоасафа, нет подобных опровержений и в архиве монастыря. Трудно представить себе нравственный облик иеромонаха, дающего заведомо ложные воспоминания о своем старце и о себе, зная, что это может быть легко опровергнуто. Скорее всего, резкое высказывание настоятеля Саровской пустыни Исайи II было вызвано досадой, что удаленный им из обители монах издал книгу о старце Серафиме. Даже не зная ее содержания, он поторопился обвинить автора во лжи. Чтобы понять причины такого недовольства, необходимо хотя бы немного познакомиться с историей Саровской обители.

Предшественник Исайи II игумен Нифонт оставил по своей смерти в 1842 году Саровский монастырь в процветающем состоянии. Многотысячные доходы, организованное хозяйство, налаженный и устроенный монашеский быт. Естественно, что желающих возглавить такой монастырь было немало. В 1841 году Тамбовскую кафедру возглавлял епископ Николай (Доброхотов), который, после смерти игумена Нифонта, захотел поставить в Саров своего родственника5. На это место претендовал и удаленный ранее игуменом Нифонтом иеромонах Сергий, ставший казначеем в Троице-Сергиевой лавре. Возвращению отца Сергия в Саров активно способствовал митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов).

Во всяком случае, интриг и неприятностей саровской братии пришлось пережить немало, пока они избрали на пост настоятеля своего монаха казначея Исайю II[2] и добились его утверждения правящим архиереем.

Не успели улечься страсти по этому вопросу, как настоятель Исайя II получил из Св. Синода послание, в котором ему предписали рукоположить послушника Иоанна в иеромонаха и направить его духовником в Дивеев­скую общину. Настоятель возмутился стремлением послушника добиться рукоположения во священство «скрытым путем», минуя его. Ранее сам Исайя II рвался занять должность саровского игумена, прибегая к самым разным методам, между прочим, выступал против воли правящего Тамбовского епископа, однако в его глазах это выглядело допустимым и законным. Желание послушника Иоанна стать иеромонахом и выполнить волю своего духовного старца, чтобы официально помогать дивеевским сестрам, стало выдаваться игуменом Исайей II за нескромность и тщеславие. Но ведь в Сарове было время безвластия, которое тянулось почти полгода, сколько еще нужно было ждать Иоанну? К тому времени он почти уже десять лет «окормлял» дивеевских сестер, выполняя послушание батюшки Серафима.

Давая характеристику своему предшественнику, игумену Нифонту, которую современные исследователи считают наиболее объективной, игумен Исайя II, между прочим, написал: «...Обитель в его правление более всего преумножена строениями и украшениями св. церквей, и братство, как пшеница на гумне, очищено и вывеяно от плевел»6.

Это означает, что в монастыре оставались уже избранные монахи, к которым у игумена Нифонта не было претензий. Почему же Исайя II стал преследовать и оскорблять послушника Иоанна? Мы знаем, что покойный игумен Нифонт не одобрял тех иноков, кто, по его мнению, преувеличивал значимость батюшки Серафима. Все составители житий батюшки Серафима были им удалены из Саровской пустыни, из близких к старцу людей только послушник Иоанн оставался еще в обители.

На вопрос церковного писателя и путешественника А.Н. Муравьева: «Справедлива ли молва, что Нифонт не любил Серафима?» — игумен Исайя II ответил: «Кто усомнится в праведности обоих?»7

Сегодня мы вправе усомниться в правильности действий игумена Нифонта по отношению к старцам, но ведь и его последователь игумен Исайя II не возродил старчество в Саровской пустыни, оставив все, как завел его предшественник. Хотя у него перед глазами был пример не только батюшки Серафима, но и его родного брата игумена Моисея, возродившего старчество в Оптиной пустыни. Может быть, это явилось отголоском того, что батюшка Серафим не общался с ним, пока был жив?

«Нет пророка в своем отечестве» — эти слова с полной уверенностью можно отнести к батюшке Серафиму. Даже наблюдая его подвижническую жизнь, видя людей, исцеленных им при жизни, и многочисленные чудеса на могиле подвижника, саровское церковноначалие очень долго не хотело признавать святости старца. С разрешения игумена Нифонта были розданы все вещи старца, вплоть до камней, на которых он молился, в Дивеево перевезли и обе пустыньки старца, словно всю память о нем хотели поскорее уничтожить в Саровской обители. Когда пришло время канонизации, оказалось, что в Сарове, кроме могилы старца, и не осталось ничего.

После смерти батюшки Серафима отшельничество и старчество в обители запретили, духовный труд и молитву заменили тяжелым физическим трудом, полагая, что именно в этом и состоит спасение души инока. Саровский монастырь, долгие годы славившийся праведной жизнью своих мудрых подвижников, быстро захирел в духовном делании, и монахи стали уходить из него. Вынуждены были покинуть обитель и первые биографы старца Серафима, те четыре саровских монаха, написавшие о чудесах и подвижнической жизни батюшки, современниками которого им посчастливилось быть.

Первым жизнеописателем батюшки Серафима стал саровский иеромонах Сергий (в миру Степан Васильев; 1792–1861), который вынужден был покинуть Саровскую пустынь из-за неприязни игумена Нифонта. В 1833 году о. Сергий перешел в Троице-Сергиеву лавру к архимандриту Антонию (Медведеву), который ранее жил в Саровской обители. Именно там, в Троице, отец Сергий первым написал книжку «Сказание о жизни и подвигах блаженныя памяти отца Серафима, Саровской пустыни иеромонаха и затворника», которая была издана в 1839 году.

Книгу о батюшке Серафиме редактировал сам митрополит Москов­ский и Коломенский Филарет (Дроздов). Для издания книги это было хорошо, жаль только, что сегодня мы не имеем авторского текста с описанием многочисленных чудес, совершенным преп. Серафимом. Боясь, что цензура не пропустит в печать первоначальный текст, митрополит Филарет сделал довольно много исправлений в книге о. Сергия, но даже ему пришлось пройти через бесконечный ряд препятствий, чинимых архиереями, входившими в Святейший Синод, которых пугало обилие чудес, присущих этому Житию8.

Современным исследователям чрезвычайно важно найти первоначальный текст, написанный отцом Сергием, чтобы понять, что добавил в книгу от своего имени московский святитель.

Вторым покинул Саровский монастырь послушник Гурий Иванов (иеромонах Георгий; 1797–1866), бывший саровский гостинник (исполняющий послушание по гостинице — запись приезжих, уборка комнат и т.д.).Гурий перешел из Сарова сначала в Нижегородский Островоезерский Троицкий монастырь, где был пострижен в монашество с именем Георгий, а затем рукоположен в иеродиакона и иеромонаха. Позже он перешел в Спасо-Вифанский монастырь близ Троице-Сергиевой лавры, поближе к саров­ским монахам архимандриту Антонию и казначею Сергию. В 1844 году Георгий издал свой вариант книги «Сказание о жизни и подвигах блаженныя памяти отца Серафима, Саровской пустыни иеромонаха и затворника, извлеченное из записок ученика его». В текст «Сказания», написанный иеромонахом Сергием, отец Георгий внес свои незначительные дополнения и воспоминания о батюшке Серафиме.

Третьим монахом, вынужденным под давлением игумена Нифонта покинуть Саровскую пустынь и перейти на жительство в Троице-Сергиеву лавру, стал послушник Андрей Ванюков (иеромонах Авель; 1810–1869). Именно в Лавре в 1840 году его постригли в монашество, а затем рукоположили в иеродиакона и в иеромонаха. В 1853 году вышла в свет книга иеромонаха Авеля «Общежительная Саровская пустынь и достопамятные иноки, в ней подвизавшиеся», в которую была включена глава «Краткое сказание о жизни и подвигах старца Серафима». В ее основе краткое «Сказание» иеромонаха Сергия, дополненное подробностями, связанными с настоятелем Троице-Сергиевой лавры архимандритом Антонием.

В 1847 году вынужден был покинуть Саровский монастырь и послушник Иоанн Толстошеев (впоследствии схиигумен Серафим), гонимый уже преемником игумена Нифонта, игуменом Исайей II. Послушник Иоанн поступил в Нижегородский Печерский монастырь, в котором принял монашеский постриг с именем Иоасаф и был рукоположен в иеродиакона, а затем в иеромонаха.

Похоже, что руководство Саровского монастыря целенаправленно удаляло из своих рядов тех монахов и послушников, которые осмеливались превозносить без благословения настоятеля Нифонта батюшку Серафима. Еще раньше из обители был удален послушник Андрей Медведев (архимандрит Антоний), ставший, по предсказанию старца Серафима, наместником Троице-Сергиевой лавры. А еще ранее возродитель Санаксарского мужского и Алексеевского женского монастырей старец Феодор Ушаков тоже был вынужден покинуть Саровскую пустынь, ища спасения от «суетной» жизни, царившей там.

«Сказания» отца Иоасафа отличаются от трудов его сомолитвенников. Во-первых, в своей книге он не пересказывал тех событий из жизни батюшки Серафима, которые были описаны до него, он являлся самостоятельным автором. Во-вторых, что особенно важно, он сообщал в книге те факты из жизни батюшки Серафима, которые никому до этого не были известны и о которых православный мир узнал именно от отца Иоасафа. В-третьих, книга отца Иоасафа «Сказания» по объему во много раз больше других жизнеописаний старца, она полнее, написана ярким языком очевидца, необыкновенно откровенна и отличается удивительной самокритичностью автора. Отец Иоасаф не побоялся обличить себя, и это делает его книгу более убедительной и достоверной. Он понял, что читателям интересно увидеть процесс духовного обучения, им было важно узнать о взаимоотношении старца-учителя и ученика, и, видимо, людям, жившим в первой половине смутного XIX века, был просто необходим пример жизни истинного подвижника.

Ценностью «Сказаний» являются дошедшие до наших дней наставления батюшки Серафима разным людям, приходившим к нему за духовной помощью и по его молитвам исцеленным. Старец помазывал людей маслицем из лампады, неугасимо горевшей перед иконой Божией Матери «Умиление», и силой молитвы исцелял их физические недуги. Он открывал людям всю мерзость их греховных поступков и помыслов, омывал души слезами раскаяния, заживлял духовные раны своей любовью и смирением, и по молитвам старца люди исцелялись. Лежачие вставали на ноги, слепые начинали видеть, умирающие возвращались к жизни. Именно эти паломники и присылали затем отцу Иоасафу многочисленные свидетельства своего личного общения со старцем. В этом ценность книги «Сказания».

Невольно удивляешься суждениям некоторых современных исследователей, которые, отдавая должное заслугам отца Иоасафа в деле прославления батюшки Серафима, тем не менее считают, что он, скорее всего, не был учеником старца. В своих трудах они отмечают: «Действительно, Иоасаф предпринял большое старание в деле сбора информации о старце Серафиме, записывая все воспоминания очевидцев его подвигов. И занимался этим на протяжении всей своей жизни. Труд отца Иоасафа выдержал пять изданий, пополняясь каждый раз новыми материалами... Все последующие биографы при своем отрицательном отношении к Иоасафу как к личности не могли не использовать его находки в своих работах»9.

Получается, что батюшка Серафим сообщал сокровенные сведения о себе человеку, совершенно чуждому ему по духу? Что за нужда была отцу Серафиму общаться с послушником, которого он не любил?

Последующим самым известным биографом старца Серафима в конце XIX века стал, конечно, священник Леонид Чичагов, который для написания своего труда многократно использовал книгу отца Иоасафа, не сумев найти ни одного доброго слова в адрес ее автора. После издания в 1896 году «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» вся Православная Россия вдруг узнала, что иеромонах Иоасаф был лжеучеником старца, коварным злодеем и негодяем, причинившим сестрам Дивеевской обители наибольшие обиды и страдания. Отец Иоасаф к тому времени уже двенадцать лет был мертв и не мог опровергнуть написанное о себе. Думается, что по своему смирению он и не стал бы этого делать, потому что действительно был удивительно добрым и незлобивым монахом. Все последующие биографы батюшки Серафима стали цитировать труд отца Леонида, не утруждая себя анализом более ранних публикаций о старце.

В «Летописи» отец Леонид убеждал своих читателей в том, что батюшка Серафим Саровский не имел в своем монастыре учеников среди монахов и награждал этим титулом только двух местных дворян — Н.А. Мотовилова и М.В. Мантурова. Этих дворян автор «Летописи» признал благодетелями Дивеевской обители, так о них стали думать и читатели. Мнение отца Леонида Чичагова стало решающим для многих людей в оценке личности и деятельности отца Иоасафа (Толстошеева), первых начальниц, сестер. Не утруждая себя тщательным изучением документов, ограничившись лишь изучением монастырского архива, отец Леонид Чичагов без­апелляционно заявил на всю Россию о своем видении и понимании поступков людей и событий, происходивших в женской обители за шестьдесят с лишним лет до его приезда в Дивеево. При этом он не дал объективной оценки событиям, произошедшим в монастыре, не проанализировал поведение дивеевских сестер, а обвинил во всех бедах сестер самого преданного ученика батюшки Серафима — Иоанна Толстошеева.

Имел ли он моральное право, будучи только лишь новоначальным священником, столь резко отзываться о сомолитвенниках батюшки Серафима и давать им такие нелицеприятные оценки? Да и был ли безошибочным его жизненный путь10, чтобы иметь ему право на такую категоричность? Что знал гвардейский офицер Чичагов, обремененный много­численной семьей, вступивший на путь служения Церкви в сане «белого» — женатого — священника в 1893 году, о старчестве, о монастырском послушании, об отношениях между старцем и учеником? Наверное, не более, чем любой современный офицер. Его знания были теоретическими и чисто книжными, об этом косвенно свидетельствует и тот скандал, который разгорелся в Троице-Сергиевой лавре в 1898 году сразу после пострижения отца Леонида Чичагова в монашество (при пострижении он попросил имя Серафим). Иеромонах Серафим (Чичагов) так «смиренно» повел себя с братией, что монахи Лавры единодушно потребовали от настоятеля удалить новопостриженного собрата из обители. Их поведение и требование сам Чичагов объяснил завистью и клеветой11. Обвинив отца Иоасафа (Толстошеева) во множестве грехов, в том числе в поисках высоких покровителей, помогавших тому в жизни, иеромонах Серафим (Чичагов) в этот сложный для себя момент сам вынужден был искать заступничества и поддержки у покровителей12.

О малом монашеском опыте свидетельствует и печальный результат участия епископа Серафима (Чичагова) в разборе скандала, разгоревшегося в Оптиной пустыни в 1912 году: члены Синода руками малоопытного в монашеской жизни, но очень активного епископа погасили скандал, затеянный влиятельными светскими дамами против известного своей высокодуховной жизнью оптинского старца Варсонофия (в миру дворянина Павла Ивановича Плиханкова)13.

Книга отца Иоасафа «Сказания», воспоминания его учеников, записки Н.А. Мотовилова «О старце Серафиме и послушнике Иоанне»14, многочисленные архивные документы заставили автора усомниться, действительно ли преподобный Серафим Саровский не имел учеников среди монахов и был ли отец Иоасаф «гонителем» дивеевских сестер? Вызывает сожаление, что дворянин Николай Александрович Мотовилов не издал своих прижизненных записок о батюшке Серафиме, за него это сделал С.А. Нилус, разобрав архив покойного Мотовилова уже после прославления саровского старца. С.А. Нилус, несомненно, прочел «Летопись», но, видимо, так верил в истинность обнаруженных им записок, что не захотел ничего в них менять15.

Воспоминания Н.А. Мотовилова, помещенные в «Летописи», находились в дневниковых записях сестер, потому являются лишь пересказом, а не авторским произведением. Воспоминания, обнаруженные Нилусом, вызывают большее доверие, потому что хранились среди бумаг и документов самого Мотовилова. Опубликовав их, С.А. Нилус, по сути, опроверг необъективную характеристику послушника Иоанна (Толстошеева), данную «Летописью», потому что записки подтверждают «Сказания» отца Иоасафа и не содержат о нем ни одного плохого слова.

С.А. Нилус, по записям Н.А. Мотовилова, подтверждает многочисленные чудеса, совершенные батюшкой Серафимом, а послушника Иоанна он именует учеником старца. Н.А. Мотовилов в записках свидетельствовал, что он часто видел Иоанна у батюшки, поэтому и сам доверял ему, считал учеником отца Серафима. Так же думал и Михаил Васильевич Мантуров. При жизни батюшки и довольно долгое время после его смерти дворяне Н.А. Мо­товилов и М.В. Мантуров были хорошего мнения о послушнике Иоанне. Отношение их к нему изменилось после определенных событий, произошедших в Дивеевской общине.

Для написания «Летописи», в которой была дана такая безжалостная характеристика иеромонаху Иоасафу, отец Леонид Чичагов использовал только дневники дивеевских сестер. Если бы он побывал и опросил сестер соседнего Серафимо-Понетаевского монастыря, где отец Иоасаф долгие годы был духовником, то, скорее всего, смог бы более полно и объективно раскрыть события произошедшего раскола и личность многоскорбного ученика батюшки Серафима. Он не счел нужным это сделать.

Кроме воспоминаний сестер Серафимо-Дивеевского монастыря, изложенных в «Летописи», удалось найти воспоминания сестер Серафимо-Понетаевского монастыря, и ради объективности следует привести их точку зрения на произошедшие события. «...В то время, как Дивеевская община была переименована в монастырь, там жила уже более двадцати пяти лет подвизавшаяся в монашеских послушаниях одна благочестивая и мудрая инокиня, по имени Гликерия Васильевна Занятова, которая в 1861 году и была законным образом избрана в настоятельницы нового Дивеевского монастыря.

Но врагу нашего спасения не понравился этот выбор, и начались в монастыре смуты. Явились подстрекатели и раздуватели злобы человеческой и вообще всякие приспешники искусителя. Вмешались в это дело некоторые нечистые мужчины. Нашлись недостойные соперницы и претендентки в настоятельницы. Страсти разгорались; началась борьба; начались притеснения смиренных сестер. И, наконец, все это кончилось тем, что нехорошие люди одержали победу на радость дьяволу и его приспешников! Избранная, можно сказать, по указанию Божию, Гликерия Занятова была оклеветана перед епархиальным начальством и удалена навсегда из монастыря. 6 марта, как сейчас помню, 1862 года несчастная изгнанница со слезами на глазах и молитвой на устах покинула обитель, в которой она прожила двадцать семь лет в подвигах послушания и молитвы, руководствуясь теми наставлениями, которые она слыхала от батюшки Серафима»16.

В воспоминаниях этих сестер дается совершенно иная оценка иеромонаху Иоасафу, получившему при пострижении в схиму имя Серафим.

«...А третий и самый дорогой для нашей обители благодетель, который благодетельствовал нам не материальными средствами, а своими неустанными о нас хлопотами и молитвами, — это другой батюшка Серафим, ученик преподобного Серафима. Ему тоже преподобный Серафим, как и Елизавете Алексеевне Копьевой, еще когда он у него был послушником, сказал: “Будь защитником моих сирот. Тебе и им много будет, радость моя, обид и напастей, но все это будет к славе Божией. Не оставляй их”. И он действительно не оставлял нас до самой своей смерти. И сколько он из-за нас перенес бед и клевет!

...Мы верим, что и этот человек угодник Божий. Прах его покоится в нашем монастыре. Его, украшенную цветами и венками, с неугасимой лампадой, могилу завтра увидите рядом с другими благодетелями; на ней будет надпись: “Благодетель обители сея схиигумен Серафим”»17.

Имеем ли мы право не учитывать их мнение, их точку зрения на произошедшие события? Тем более что это мнение монахинь, перешедших из Дивеева в Понетаевку.

По воспоминаниям самого отца Леонида Чичагова18, решение написать «Летопись» возникло у него вскоре после рукоположения во священника (рукоположили его 26 февраля 1893 года), после первого посещения Саровского и Дивеевского монастырей и знакомства с тремя сестрами, помнившими батюшку Серафима.

Вот как он сам вспоминал об этом: «...Когда после довольно долгой государственной службы я сделался священником в небольшой церкви за Румянцевским музеем, мне захотелось съездить в Саровскую пустынь, место подвигов преподобного Серафима, тогда еще не прославленного, и когда наступило лето, поехал туда.

...Оттуда перебрался в Дивеевский монастырь, где мне очень понравилось и многое напоминало о преподобном Серафиме, так заботившемся о дивеевских сестрах. Игумения (в 1893 году игуменьей была Мария Ушакова. — О.Б.) приняла меня очень приветливо, много со мной беседовала и, между прочим, сказала, что в монастыре живут три лица, которые помнят преподобного: две старицы монахини и монахиня Пелагея (в миру Параскева, Паша). Особенно хорошо помнит его Паша, пользовавшаяся любовью преподобного, и бывшая с ним в постоянном общении. (Выделено мною, поскольку очень сомнительное утверждение. — О.Б.)

Я выразил желание ее навестить, чтобы услышать что-либо о преподобном из ее уст. Меня проводили к домику, где жила Паша. Едва я вошел к ней, как Паша, лежавшая в постели (она была очень старая и больная), воскликнула:

— Вот хорошо, что ты пришел, я тебя давно поджидаю: преподобный Серафим велел тебе передать, чтобы ты доложил Государю, что наступило время открытия его мощей и прославления»19.

Слова Паши запали в душу отца Леонида, и он много думал о них, вернувшись в Москву. «...И вдруг однажды меня пронзила мысль, что ведь можно записать все, что рассказывали о преподобном Серафиме помнившие его монахини, разыскать других лиц из современников преподобного и расспросить их о нем, ознакомиться с архивами Саровской пустыни и Дивеевского монастыря и заимствовать оттуда все, что относится к жизни преподобного и последующего после его кончины периода.

Привести весь этот материал в систему и хронологический порядок, затем этот труд, основанный не только на воспоминаниях, но и на фактических данных и документах, дающих полную картину жизни и подвигов преподобного Серафима и значение его для религиозной жизни народа, напечатать и поднести Императору, чем и будет исполнена воля преподобного, переданная мне в категоричной форме Пашей. Такое решение еще подкреплялось тем соображением, что Царская семья, собираясь за вечерним чаем, читала вслух книги богословского содержания, и я надеялся, что и моя книга будет прочитана. Таким образом, зародилась мысль о “Летописи”»20.

Приняв решение написать книгу о старце Серафиме, отец Леонид поторопился взять отпуск и вторично приехал в Дивеево — собирать материал для будущей книги. По его словам, ему были предоставлены архивы Дивеевского и Саровского монастырей, а главное, он поспешил записать свидетельства о преподобном трех оставшихся в живых дивеевских стариц.

К сожалению, в своих воспоминаниях отец Леонид не указал нам имен сестер, с которыми беседовал о батюшке Серафиме, он упомянул лишь о том, что одна из них была слепая, а другая «вся скрюченная и с трудом передвигавшаяся по комнате». Слепая монахиня, по его словам, «постоянно молилась за усопших, при сем души их являлись к ней, и она видела их духовными очами. Кое-что она могла сообщить о Преподобном»21.

Казалось бы, исследователь должен был обязательно назвать имена сестер, указать, когда они поступили в монастырь, чем занимались, что помнили о батюшке Серафиме, однако отец Леонид этого не сделал. Из «Летописи» не понятно, что сообщили отцу Леониду последние свидетельницы жизни старца, а что он узнал из дневников сестер.

Отец Леонид назвал имя только блаженной Паши. Упоминание о Паше тоже вызывает целый ряд вопросов, потому что непонятно, какая Паша могла поделиться с отцом Леонидом своими воспоминаниями о батюшке Серафиме? Мы знаем об известной дивеевской блаженной Пелагее Ивановне Серебренниковой, которая действительно раз в жизни встретилась с батюшкой Серафимом, и он благословил ее на подвиг юродства и на поступление в Дивеевскую обитель. Вот как об этом написано в «Летописи»:

«...старец, выводя Пелагию Ивановну из своей кельи за руку, до земли поклонился ей и с просьбою сказал: “Иди, матушка, иди немедля в мою-то обитель, побереги моих сирот-то. Многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру... Вот четки-то тебе. Возьми ты, матушка, возьми”... О. Серафим обратился к свидетелям события и сказал: “Эта женщина будет великий светильник!”»22

Сорок семь лет прожила блаженная Пелагея в Дивеевской обители и отошла ко Господу, согласно «Летописи», 30 января 1884 года23. Это печальное событие произошло за девять лет до приезда отца Леонида в Диве­ево. В год его приезда в Дивеевский монастырь в 1893 году там проживала другая блаженная — Паша Саровская (в миру Ирина Ивановна), которая с преподобным Серафимом никогда не встречалась, поэтому не могла поделиться с Чичаговым своими личными воспоминаниями о старце. Самое удивительное, что в своих воспоминаниях отец Леонид напишет: «...приехав во второй раз в монастырь, я отправился к Паше и стал расспрашивать ее обо всех известных эпизодах жизни преподобного, тщательно записывал все, что она передавала мне, а потом ей записи прочитывал. Она находила вса записанное правильным и, наконец, сказала:

 — Все, что помню о преподобном, тебе рассказала, и хорошо ты и верно записал, одно нехорошо, что ты меня расхваливаешь.

...В это время игумения Дивеевского монастыря отправилась в Нижний Новгород на ярмарку, чтобы закупить годовой запас рыбы для монастыря, а когда я в ее отсутствие пожелал навестить Пашу, то застал ее совершенно больной и страшно слабой. Я решил, что дни ее сочтены. Вот, думалось мне, исполнила волю преподобного и теперь умирает. Свое впечатление я поспешил передать матери казначее, но она ответила:

— Не беспокойтесь, батюшка, без благословения матушки игумении Паша не умрет.

Через неделю игумения приехала с ярмарки, и я тотчас пошел сообщить о своих опасениях относительно Прасковии, уговаривая ее немедленно сходить к умирающей, дабы проститься с ней и узнать ее последнюю волю, иначе будет поздно.

— Что вы, батюшка, что вы, — ответила она, — я только приехала, устала, не успела осмотреться; вот отдохну, приведу в порядок все, тогда пойду к Паше.

Через два дня мы пошли вместе к Паше. Она обрадовалась, увидев игумению. Они вспомнили старое, поплакали, обнялись и поцеловались. Наконец игумения встала и сказала:

— Ну, Паша, теперь благословляю тебя умереть.

Спустя три часа я уже служил по Параскеве первую панихиду»24.

Согласно этим воспоминаниям, речь может идти только о блаженной Пелагее Ивановне Серебренниковой, потому что известно, что Паша Саровская умерла в 1915 году, а игумения Мария (Ушакова) скончалась в 1904 году и никак не могла проститься с ней и благословить на смерть. И это лишь одна из многочисленных неточностей «Летописи», которая сегодня нуждается в исправлении, потому что тянет за собой и другие.

Издательская группа сестер Дивеевского монастыря в 2003 году издала книгу «Серафимо-Дивеевский женский монастырь. Путеводитель», в которой дата смерти Пелагии Ивановны Серебренниковой изменена на 31 января 1884 года25, хотя в «Летописи» утверждается, что «...ровно в четверть второго часа на понедельник 30 января (в праздник трех святителей и день кончины родной ее матери) Пелагеи Ивановны не стало» (С. 774). Отрадно осознавать, что сестры Дивеевского монастыря уже делают попытки исправлять неточности, встречающиеся в «Летописи».

В том же издании современные дивеевские сестры утверждают, что отец Леонид Чичагов встречался не с блаженной Пелагеей Серебренниковой, а с Пашей Саровской и именно она передала ему наказ от преподобного Серафима26. Но остается тогда вопрос: кого благословила на смерть игумения Мария Ушакова и кого отпевал отец Леонид, если Паша Саровская отошла ко Господу в 1915 году? И почему в тексте воспоминаний Чичагова существовала приписка: «не путать с Пашей Саровской»?27

Может быть, в Дивеевском монастыре в год приезда туда отца Леонида Чичагова умирала еще одна блаженная Паша, хорошо знавшая батюшку Серафима, но мы о ней не знаем? Ведь, по «Летописи», именно блаженная Паша передала Чичагову наказ от батюшки Серафима. Поэтому так важно разобраться, какая это была Паша и почему мы о ней ничего не знаем.

Размышляя над вышеизложенным, невольно приходишь к выводу, что более всего отцу Леониду Чичагову пришлось беседовать с начальницей Марией (Ушаковой), которая могла рассказать ему о тех монастырских событиях, свидетельницей которых она была сама. Следует, правда, добавить, что Елизавета Ушакова поступила в Дивеево в 1845 году28, с батюшкой Серафимом она не встречалась и о многих событиях из его жизни знала только понаслышке. Но она ненавидела и презирала отца Иоасафа, высмеивая все его преобразования. Именно она могла передать отцу Леониду рукопись под названием «Некоторые замечания на книгу “Сказания о подвигах старца Серафима”, собранные соседом Саровской пустыни и Дивеевской общины», написанную в период «дивеевской смуты». Современные исследователи считают, что эта рукопись могла быть написана игуменией Марией (Ушаковой) совместно со старицами Серафимо-Дивеевского монастыря29.

Следует сказать, что анализ списков дивеевских сестер за 1828, 1837, 1848 и 1859 годы выявил очень интересные факты, которые не согласуются с «Летописью»30. В списке за 1828 год в Казанской общине записано 38 сестер. Опираясь на «Летопись» и на эти списки, выясняем, что батюшка Серафим знал и мог часто общаться первоначально с восемнадцатью сестрами, причем некоторые из них поступили в общину после 1828 года, поскольку их имен в списке нет. Вот имена тех, с кем общался старец: Е.Мантурова, П.Шаблыгина, А.Булгакова, И.Лифанова, П.Мелюкова, К.Потехина, К.Кочеулова и И.Кочеулова, К.Путкова, Е.Пучкина, Е.Уткина, А.Пьянщина, Д.Мелюкова, П.Пашина, М.Мелюкова, А.Чупурухина, Ксения Павлова и Анисия Симеонова.

Читать и писать из них умели Е.Мантурова, И.Кочеулова, К.Потехина, остальные умели только читать. Е.Мантурова и И.Кочеулова дневников не оставили. Самые близкие к батюшке сестры — Марфа Мелюкова и Елена Мантурова — умерли еще при жизни старца. Уже к 1837 году семь из восемнадцати сестер умерли, к ним можно присоединить еще двух — служанку Елены Мантуровой Устинию и сестру-стряпуху из Мельничной общины, получается девять. Это те сестры, которые действительно были первыми и часто ходили к старцу Серафиму31.

Совершенно неправильным, на наш взгляд, выглядит стремление отца Леонида Чичагова приписать вину за смерть некоторых послушниц батюшке Серафиму. В одном случае это как расплата за жадность: «“Нет, матушка, нет тебе моего прощения! Чтобы сиротам моим, как хочешь, а всегда бы хлебушко был, и кушали бы они вволю! И делать этого не моги!” Бедная сестра так и ползала на коленках у ног батюшки, но он со скорбью грозно говорил: “Сиротам хлеба не давать! — Нет, матушка, нет тебе от меня прощения!” С тем и ушел батюшка, не благословив сестру. Выговор этот, видимо, так запал ей в душу, что как пришла она бедная домой, вскоре начала хворать, зачахла и потом умерла».

Вся вина сестры была в том, что начальница ей не велела давать сестрам много хлеба и строго с нее спрашивала за это. Мог ли батюшка Серафим действительно вести себя так, как об этом написано? Он, который призывал сестер во всем подчиняться начальнице?

Отец Василий Садовский в своих записках, помещенных в дневниках дивеевских сестер, так изложил одно из правил батюшки Серафима: «...Затем батюшка объяснил мне, как велик, страшен и тягостен для монаха грех неповиновения начальнику и тем более хуление начальников, ибо первое правило иноку, на этом все монашество зиждется, — послушание и полное отсечение своей воли, вследствие неисполнения которых возник первородный грех ветхого Адама, все погубивший, и чем только и спасен весь мир, через человека же, нового Адама, Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа, ибо: послушлив быв даже до смерти! Поэтому и ныне не может быть хуже греха! Батюшка, ввиду этого, строго-настрого приказывал всегда говорить, всегда в том вразумлять согрешающих, с дерзновением остерегая их и напоминая даже: “бойся оскорблять начальников; повинуйтесь начальнице, как самой Матери Божией! Не послушаетесь — Бог вас накажет!”»32

Поэтому, на наш взгляд, это свидетельство сестер о смерти послушницы не может быть достоверным.

В другом случае смерть Елены Мантуровой показана как смерть по меркантильным интересам. Жизнь Михаила Мантурова в глазах батюшки выглядит более ценной, чем жизнь его сестры. Михаил нужен батюшке, он и должен жить, а жизнь Елены менее ценная, она должна умереть. Разве не от Господа зависит наша жизнь? Эти воспоминания сестер свидетельствуют только об отсутствии у них понимания сути старчества и того, о чем говорил с ними старец.

Архивные документы свидетельствуют, что Михаил Мантуров не стал для сестер тем благодетелем, на помощь которого так рассчитывал старец. Именно он довольно долгое время не отдавал сестрам землю, купленную Еленой по указанию батюшки, а потом вымогал за нее огромные деньги, поэтому уж лучше бы он умер, а Елена осталась жить.

Очень много свидетельств сестры П.Шаблыгиной, которая с благословения батюшки была первой начальницей в Мельничной общине. Но сестры переизбрали ее сразу после смерти старца, сообщив в «Летописи», что она очень старая. Документы архива свидетельствуют, что ей в 1833 году было тридцать два года, да и по «Летописи» известно, что батюшка направлял в свою общину молодых, здоровых крестьянских девок, которые должны были много физически трудиться, создавая новую общину. После П.Шаблыгиной в Мельничной общине за десять лет, до объединения общин в одну (с 1833 по 1842 год), сменилось пять начальниц!

Оставшиеся в живых сестры могли, конечно, изустно передавать свои воспоминания о батюшке и о своей жизни в общине, но совсем не ясно, кем и когда их рассказы были записаны? Большинство сестер из-за того, что были простыми послушницами, не могли знать обо всех событиях, происходящих в монастыре. Это были малограмотные крестьянские девушки, которые не состояли в иноческом постриге, соответственно, они и не обладали духовным опытом, чтобы дать правильную оценку увиденному или услышанному. В дневниках они могли отразить лишь свое понимание и личное отношение к тем фактам, которые становились известны им совершенно случайно.

О слабом знании сестер монашеской жизни, учения Отцов Церкви, житий св. подвижников свидетельствуют те их воспоминания, которые цензор Григорий Дьяченко вычеркнул из текста «Летописи» в 1896 году. Сегодня они опубликованы и показывают не только примитивность мышления дивеевских сестер, но и отсутствие духовного опыта у отца Леонида Чичагова, который, по-видимому, не вникая в суть написанного ими, собирался опубликовать эти записки, часто весьма соблазнительные.

Так, в наказах Елене Мантуровой о грядущем Женихе было написано: «А тогда через три-то года, как слышишь ты, матушка, что Он грядет, ты не пугайся и скорее беги к себе, отворотясь всего, никуда не гляди, под одеяло скройся, тогда и придет Он и обоймет тебя и даст тебе целование и соединитесь вы вместе. О, какая неизреченная радость...»33

Подобных «мудрых мыслей» было вырезано много. Сегодня поклонники «Летописи» высказываются за ее полное издание, без купюр. Может быть тогда люди посмотрят на эту неоднозначную книгу более здраво?

Но даже прошедшие цензуру воспоминания дивеевских сестер изобилуют такими фактами, которые показывают полное непонимание ими монашеской жизни. Вспоминает старица Евдокия Ефремовна Аламасовская, монахиня Евпраксия (Евдокия Ефремовна Пучкина, неграмотная, из казенных крестьян села Аламасово Нижегородской губернии. В списке сестер за 1828 год она записана как Авдотья Аламасовская, солдатская дочь. В общине жила с 1816 года, была в числе первых семи сестер, которых батюшка Серафим поселил при мельнице): «...Ветер был страшный, мельница молола на два постава и, наконец, сделалась буря. Я заплакала во весь голос, потому что не поспевала засыпать жита, и вдруг в отчаянии легла под камни, чтобы они меня задавили! Но камни тотчас остановились и явно передо мною стал батюшка Серафим»34.

Вспоминает сестра Матрена Игнатьевна (Осипова, мещанка из г. Спасска Тамбовской губернии. В списках сестер за 1848 и 1859 гг. написано, что проживала она в общине с 1827 года, хотя в списках сестер за 1828 год ее имени нет. «Летопись» сообщает, что она поступила в общину за два года до смерти батюшки, значит, в 1831 году; умела читать и писать, очень часто ходила к батюшке за духовной поддержкой). Ее, мещанку, одевали в мордовские лапти и цветные рукава, чтобы сделать неузнаваемой: монахам не нравилось частое посещение дивеевскими сестрами их обители.

«Подходя к Сарову, слышу, благовестят к утрени. Думаю: ну, слава Богу! И караульных солдат теперь нет у монастырских ворот. Дошла в собор, сделала три земные поклона да скорее спешу к батюшке в келию. Тут только вспомнила, что забыла взять ключ от келии батюшкиной, который всегда был у нас; кто идет в Саров, брал его, а потому всегда невозбранно к нему входили в сенки, где стоял гроб. Взглянула я в замочную скважину, вижу горят свечи, а ни батюшки Серафима, ни отца Павла не видать! Стою и боюсь, чтобы не увидали меня монахи, что я одна ночью стою у него на крылечке. Не зная, что делать, подняла я у дров прутик и вместо ключа повернула им. О, чудо! Дверь отворилась; вхожу тихо, смотрю батюшка лежит на полу, сумка его у него в головах и он храпит. Боясь его напугать, как проснется и увидит меня, прижалась в угол за дрова»35.

Она прекрасно понимала, что делает что-то недозволенное, когда ночью бежит в монастырь увидеть батюшку. Знала, что у него могут быть неприятности из-за нее, но она хочет его видеть — и всё. Она не говорит о тех причинах, которые побуждают ее спешно идти к батюшке, не передает нам его наставлений, наказов, она просто хочет его увидеть.

С точки зрения сестер и автора «Летописи» этого, видимо, вполне достаточно и заслуживает похвалы; а с точки зрения настоятеля монастыря и монахов? Она ведь могла и в храме подождать, когда старец проснется, открыто прийти к нему в келью для беседы и не искушать никого. Зачем ночью рваться в запертую келью? Прутиком открывать дверь и словно тать идти тогда, когда тебя не ждут? И такое поведение сестер мы должны считать правильным?

Монахам какого монастыря сегодня будет по нраву такое поведение женщин? Какой настоятель будет рад иметь в своем монастыре старца, в келью которого и днем и ночью будут идти послушницы соседней общины?

Не дошли до наших дней дневники первых начальниц Дивеевской общины — Ирины Кочеуловой, Екатерины Ладыженской, которые действительно знали, как развивалась обитель, кто и как помогал сестрам. Об этом сегодня сообщают рапорты их правящим архиереям.

Отец Леонид Чичагов использовал дневники и воспоминания анонимных сестер, в которых были ссылки на воспоминания первых мельничных послушниц, однако к моменту его приезда в обитель тех первых сестер в живых уже не было. Не ясно, были ли живы те, кто записывал их воспоминания. Он не стал делать текстовый анализ воспоминаний сестер, поэтому «Летопись» изобилует многочисленными повторами и неточностями, порой противоречиями. Таким образом, отец Леонид Чичагов собрал в своей «Летописи» так называемые «воспоминания» сестер, ни одна из которых сама не видела в живых батюшку Серафима и не являлась непосредственной свидетельницей его подвигов. А всему услышанному и записанному отцом Леонидом от позднее живших сестер слепо доверять нет никакого основания.

Много ли знают современные послушники и послушницы о той работе, какую проводят (или проводили) их нынешние монастырские начальники по возрождению обителей? Что известно им о встречах монастырского руководства с самыми разными людьми: церковноначалием, благодетелями, чиновниками разных ведомств, гостями обители и так далее? Может ли быть объективной их оценка деятельности настоятелей и жизни обители, если они не обладают всей полнотой информации? Безусловно, дневники отражают эмоции сестер, их духовный мир, они знакомят и с жизнью обители, увиденной глазами авторов записок. Но могут ли они претендовать на объективное, достоверное описание истории монастыря?

Получив благословение покойной Паши, отец Леонид уехал в Москву с твердым намерением написать историю Дивеевского монастыря. Он вывез в Москву большое количество документов монастырского архива и сел работать над «Летописью». Вскоре в семье произошло страшное горе: в 1895 году после неожиданной и тяжелой болезни супруга отца Леонида Наталья Николаевна скончалась, и он остался один с четырьмя дочерьми на руках, старшей из которых было 15, а младшей — 9 лет.

Поручив воспитание дочерей двум доверенным лицам, отец Леонид в том же году поступил в Троице-Сергиеву лавру, где и трудился над написанием «Летописи». В 1898 году он принял иночество с именем Серафим. Монашеский постриг — событие огромной важности в жизни верующего человека. Если просмотреть по годам, то мы увидим, сколько крупных событий произошло в жизни отца Леонида за очень небольшой отрезок времени:

февраль 1893 г. — рукоположение во священство;

лето 1893 г. — первая поездка в Саров и Дивеево, встреча и беседа с игуменьей Марией (Ушаковой) и Пашей;

январь 1894 г. — вторая поездка в Саров и Дивеево;

1894 г. — работа над «Летописью»;
17 ноября 1894 г. — смерть матери;
1895 г. — смерть жены;
1896 г. — первый тираж книги, представление «Летописи» Государю.

Книга объемом в 800 страниц была написана в течение двух лет. Судя по срокам, времени для тщательного и вдумчивого изучения материала у отца Леонида не было. «Летопись» писалась в большой спешке, многие архивные документы отцу Леониду были недоступны— он в это время жил в Москве, а документы церковных и светских ведомств, имевших отношение к истории Дивеевского монастыря, находились в С.-Петербурге (в архиве Св. Синода) и в Нижнем Новгороде (в Духовной консистории). Отсюда неточности и явно предвзятые характеристики людей, потрудившихся для Дивеева.

Отец Леонид Чичагов представил себя единственным радетелем за прославление старца Серафима, показав в негативном свете его ученика, первых начальниц и всех членов Святейшего Синода, не потрудившись даже хорошенько изучить этот вопрос. Хотя задолго до него народ уже «канонизировал» батюшку, признав в нем величайшего русского святого, своего ходатая пред Господом за грехи людские. В царственной семье Романовых об удивительном саровском старце было известно уже при Николае I, особенно популярным имя батюшки стало при Александре II, когда во дворце стала появляться дивеевская сестра Гликерия Занятова и произошли случаи исцеления и помощи от мантии старца36.

В 1883 году начальник московских женских гимназий Викторов в письме К.П. Победоносцеву предложил «ознаменовать начало царствования Александра III... открытием мощей благочестивого, всей Россией чтимого угодника, которого молитвы и при жизни его были действенны, тем более теперь они будут благопоспешны для великого Государя, когда Серафим предстоит перед престолом Всевышнего в лике серафимовском»37.

Это были годы, когда православные верующие люди в России читали книги о старце Серафиме иеромонаха Иоасафа, сомолитвенников батюшки— саровских монахов. Вопрос о канонизации старца Серафима неоднократно ставился перед членами Св. Синода в конце XIX века. Существует мнение С.Ю. Витте, полагавшего, что мысль о провозглашении саровского старца святым «родилась» в кружке Великого князя Петра Николаевича. Сам же К.П. Победоносцев считал архимандрита Серафима (Чичагова) «великим пролазом и плутом». В дневниковых записях неославянофила генерала А.А. Киреева, близкого к обер-прокурору Св. Синода, отмечено, что Чичагов «как-то пролез к Государю, а затем Государь уж распорядился самовольно»38.

Таким образом, мысль о канонизации батюшки Серафима уже давно созрела в русском обществе, заслуга отца Леонида, несомненно, лишь в том, что он поспособствовал решению этого вопроса изданием «Летописи».

Отец Леонид Чичагов изложил нам историю развития обители глазами послушниц, однако сегодня нам стали доступны архивные документы, которые позволили увидеть путь становления Дивеевского монастыря глазами других людей. Думается, что нам важно узнать, как же развивался монастырь на самом деле, какими были люди, трудившиеся там. Нельзя же всерьез полагаться только на мнение простых послушниц, игнорируя оценку событий церковноначалием, первых начальниц и официальных лиц, так или иначе связанных с монастырем...

Не имеем мы и морального права игнорировать воспоминания отца Иоасафа (послушника Иоанна Толстошеева), тринадцать лет своей жизни прожившего в Саровском монастыре рядом с батюшкой Серафимом. Это был огромный опыт человеческого и духовного общения. Тем более что в эти годы батюшка оставил затвор и вышел на путь служения людям, на последний свой подвиг — старчество. Именно на этом пути рядом со старцем был молодой послушник Иоанн, внимавший его учению, наблюдавший взаимоотношения старца с людьми, выполнявший самые разнообразные поручения преподобного, в том числе и по дивеевской общинке.

Почти во всех житиях старца Серафима особо отмечается его дар «...уметь проникать в самые глубины человеческой души, видеть в ней накопленные пороки и причины их зарождения»39. Значит, батюшке были открыты души приходивших к нему людей. Мог ли он не видеть душу послушника Иоанна? Зачем же было старцу Серафиму лукавить и вводить людей в заблуждение своим тесным общением с иноком, которого он не уважал? Если бы батюшка считал Иоанна дурным человеком и негодным монахом, разве стал бы он открывать ему сокровенные тайны своей жизни?

Идя на поводу воспоминаний сестер, изложенных в «Летописи», мы должны приписать батюшке Серафиму такие качества, как хитрость, ложь, двойственное поведение и тем самым возвести клевету на него, поскольку такие черты были совершенно несвойственны Преподобному. Слишком много людей свидетельствовало, что батюшка часто общался с послушником Иоанном, делал его своим сокровенным собеседником, давал ему наказы и наставления, при нем совершал исцеления, ему показывал свидетельства любви Божией Матери к обители. Почему, не желая общаться со многими монахами своей обители, не находя с ними общего языка, батюшка сделал такое исключение для Иоанна? Не любил, видел его пороки, но терпел, общался, доверял?

Может быть, пришло время поверить, что батюшка Серафим действительно любил послушника Иоанна и считал его своим учеником?

Кроме дневников нескольких послушниц, никто не подтверждает плохого отношения старца Серафима к отцу Иоасафу. Мы встречаем плохое отношение к отцу Иоасафу со стороны саровского игумена Исайи II, со стороны митрополита Филарета (Дроздова). Сохранилось немало свидетельств, что игумен Нифонт и довольно большое число саровской братии не любили отца Серафима, а когда старец, выполняя завет Царицы Небесной и своих духовных наставников игумена Пахомия и Исайи, взялся окормлять дивеевских сестер, многие из них, во главе с настоятелем Нифонтом, просто отвернулись от него.

Даже сестры Дивеевской Казанской общины вместе с начальницей Ксенией Кочеуловой отказались от «окормления» их батюшкой Серафимом. Лишь восемь сестер отобрал отец Серафим для своей общинки, и «Летопись» сообщает, как не хотели многие сестры поступать в Мельничную общину, как плакали и убегали оттуда. Значит, даже не все дивеевские сестры любили батюшку Серафима и не все верили ему; почему мы должны ожидать любви всех сестер к отцу Иоасафу?

Критично подходя ко многим фактам, изложенным в «Летописи», некоторые современные исследователи теряют объективность в оценке личности иеромонаха Иоасафа: «...каким-то внутренним чутьем этот недалекий и неграмотный, но весьма ловкий человек понял, что на именах старца Серафима и Агафии Симеоновны Мельгуновой можно составить капитал»40.

Хотелось бы спросить этих исследователей: а какой именно капитал составил себе иеромонах Иоасаф? На сегодняшний день мы знаем о том, что имя его стало нарицательным, что его обвинили во всех смертных грехах те, кому он долгие годы помогал; отрицательный образ отца Иоасафа стал неотъемлемой частью «Летописи». Назовите имена других людей, более него пострадавших за близость к старцу Серафиму, за верность его послушанию. Анализ обнаруженных сегодня литературных публикаций и архивных документов подтверждает, что отец Иоасаф действительно сделал очень много для прославления старца Серафима и процветания Дивеевской обители.

«Летопись» подтверждает, что как бы плохо ни относился игумен Саровского монастыря Нифонт к памяти батюшки Серафима и лично к послушнику Иоанну, однако он не запретил ему помогать дивеевским сестрам. При строгом игумене Нифонте, который изгнал из монастыря сторонников старца Серафима, послушник Иоанн продолжал приходить в Дивеевскую общину, а в случае нужды сестры сами шли к нему. Это может означать только одно: игумен Нифонт знал, что старец Серафим благословил своего ученика Иоанна на это послушание, и не взял на себя смелость отменять его наказ.

Известно, что сам батюшка Серафим до самых последних дней жизни подвергался нападкам со стороны братии за то, что духовно окормлял женщин. При этом старец Серафим в Дивеевскую обитель не ходил, сестры сами приходили к нему. А тут молодой монах беспрепятственно выходил из обители и по нескольку недель, согласно «Летописи», жил в Дивеевской общине. Невозможно даже представить, чтобы какой-либо насельник мог позволить себе такую вольность без разрешения монастырского начальника. И не нужно считать, что игумен Нифонт просто закрывал глаза на происходящее и терпел выходки послушника. За этим стоит более серьезная мотивация: он уважал посмертное благословение старца Серафима.

Если учесть, что батюшка Серафим предал душу Господу 2/15 января 1833 года, а игумен Нифонт 8/21 марта 1842 года, то получается, что послушник Иоанн «вопреки» воле игумена почти десять лет выполнял послушание старца. Кто бы из настоятелей, в том числе и современных, стал терпеть так долго непослушание своего монаха? После смерти батюшки Серафима Иоанн исполнял это послушание с 1833 по 1860 год (еще двадцать семь лет!).

Взаимоотношения старцев со своими духовными чадами всегда прикровенны. Мне не известны случаи, чтобы в монастыре перед смертью старец оставлял письменное завещание своему ученику для исполнения того или иного послушания, которое тот потом предъявлял бы настоятелю или церковному начальству. Обычно старческие наказы передаются изустно от учителя к ученику и особо не афишируются, но и не оспариваются братией монастыря. Об этом свидетельствуют многочисленные жития старцев.

До «Летописи» пожалуй, не были известны и примеры того, чтобы кто-то из послушников или молодых монахов самовольно назвался учеником того или другого старца. Исполнение послушания обязательно для того, кому оно предназначено, и история Церкви богата примерами, когда нарушившие волю своего духовного отца ученики не могли найти успокоения даже после своей смерти. Для монашествующих не выполнить волю своего духовного отца — слишком ответственный шаг, тем более маловероятно, чтобы на это решился послушник, тринадцать лет проживший в общине, имеющий тридцать один год от рождения41.

Любопытным является утверждение дивеевских сестер, что старец Серафим не благословлял Иоанна приходить в Дивеево и помогать им. Любимый и уважаемый сестрами Н.А. Мотовилов в своих воспоминаниях о старце буквально цитировал самого Иоанна: «...Я часто употребляем был Батюшкою на некоторые послушания по Дивеевской общине, которые по любви и усердию моему к старцу я с радостью всегда и выполнял. Отец Серафим сам никогда не хаживал в Дивеево для учреждения порядка в новоустрояемой общине, но всегда с приказаниями посылал меня, где по распоряжению старца все и было мною выполняемо, почему и угодно было ему назначить меня по себе быть довершителем устроения Дивеевской общины»42. Мотовилов нигде не показал недоверия к словам послушника.

Какая начальница женской обители позволила бы послушнику (даже не священнику!) из соседнего мужского монастыря распоряжаться в делах ее управления, давать указания ей и сестрам, что делать, а чего не делать? Давайте представим, что сегодня послушник Санаксарского мужского монастыря самовольно придет в Дивеевскую женскую обитель и начнет давать распоряжения. А начальница не только сама будет выполнять его рекомендации по восстановлению обители, но и сестер подчинит его руководству. Возможно ли это представить?

Однако об этом написано в записках Н.А. Мотовилова, да и документы архива неумолимо доказывают, что после смерти батюшки Серафима с 1833 года дивеевские сестры охотно подчинялись руководству послушника Иоанна, поскольку знали, что именно ему поручил старец заботы о них. Имя послушника Иоанна еще в 1839 году встречается в молитвенном правиле сестер Мельничной общины. Правило гласило: «...12 псалмов Пустынными Отцами, особо поемые. — После памянник, с обычными поклонами. За Святейший Синод и Ваше Преосвященство — 3 поклона. За отца духовного — 3. За игумна Саровской пустыни с братиею и монаха Иоанна — 3 поясных. За настоятельницу с сестрами — 3. За родителей — 3. За благотворящим нам — 12»43.

Из документов архива, из отчетов благочинного, игумена Оранского монастыря Германа, мы узнаем, что сестры, по словам начальницы Ирины Кочеуловой, беспрекословно выполняли указания монаха Иоанна, а начальница позволяла ему заниматься всеми хозяйственными вопросами и решать, кого из сестер принимать в обитель, а кого — нет44.

Это ему саровские монахи отдали вещи батюшки Серафима, зная, как близок был с ним старец. Какой мужской монастырь стал бы отдавать личные вещи и иконы своего покойного иеромонаха женщинам из полунищей, официально Церковью не утвержденной богадельни? Только благодаря ходатайству своего монаха ученику покойного старца Серафима, которого он оплакивал денно и нощно, передали они все вещи батюшки. Еще раньше Иоанн организовал перенос огромных камней, на которых молился батюшка Серафим, из Сарова в Дивеево. Именно он добился перенесения обеих пустынек старца Серафима в Дивеево, и по его просьбе одна из них стала затем алтарем Преображенской церкви. Саровские же монахи долгие годы смотрели на дивеевских общежительниц как на дополнительную обузу и очень не хотели общаться с ними.

Покинув Саровскую пустынь в 1847 году, став иеромонахом Нижегородского Печерского Вознесенского монастыря, отец Иоасаф (Иоанн Толстошеев) продолжал опекать дивеевских сестер до печальных событий 1860 года. Тридцать пять лет! Почти целая человеческая жизнь, из которой так вольно, росчерком пера вычеркнули все то доброе и хорошее, что сделал этот монах, заострив внимание только на недостатках. Отец Леонид Чичагов прекрасно передал в «Летописи» чувство обиды дивеевских сестер на отца Иоасафа, которое они таили долгие годы.

Самый большой недостаток «Летописи» в том, что она подается автором как правдивая история Дивеевского монастыря, таковой, по сути, не являясь. Многочисленные исследователи и писатели ссылаются на нее, не зная, что их ввели в заблуждение отсутствием достоверных источников. Кроме того, она написана языком, который порождает нетерпимость к иному мнению, в ней не чувствуется мирного духа. В «Летописи» нет того смирения и любви, которые составляли сущность батюшки Серафима. «Летопись» не учит смирению и терпению, в ней с пафосом рассказывается о бунте сестер, о неподчинении их своим начальницам и церковноначалию, выдавая это за «праведное» отстаивание заповедей отца Серафима, умалчивая о том, что батюшка воспитывал сестер в полном подчинении духовному начальству.

Слова об особенности и исключительности дивеевских сестер, их особой избранности воспитали в них качества, не свойственные монашескому образу жизни. При внимательном чтении «Летописи» можно легко увидеть все недостатки этого произведения, запрещенного некоторыми духовными старцами в окормляемых ими женских монастырях еще в прошлом столетии. Так, известный вологодский старец отец Александр (Баданин), прочитав «Летопись», вознегодовал праведным гневом. Через своего ученика Серафима, иеродиакона Великоустюжского Архангельского монастыря, он передал сестрам духовно окормляемой им Иоанно-Предтеченской обители в городе Великом Устюге, чтобы они изъяли эту книгу из своей обители, поскольку читать ее не полезно, «как приносящую смуту в душу читающих»45.

Справедливости ради нужно отметить, что не все дивеевские насельницы хорошо относились к автору «Летописи», и среди них были и начальница обители матушка Александра (Траковская), и знаменитая блаженная Паша Саровская, и простые послушницы. Совсем недавно были обнаружены и опубликованы письма дивеевской монахини Михаилы (Галактионовой) к своему духовному отцу старцу протоиерею Владимиру Богданову. Монахиня Михаила была духовно близка с последними дивеевскими блаженными — Пелагией Ивановной и Марией Ивановной. В одном из своих писем она писала: «Пелагея Ивановна... в негодовании на автора их летописи: “Недаром покойная Прасковья Ивановна (Паша Саровская. — О.Б.) при последнем свидании с ним взяла ножницы и изрезала ему новую шубу; потом принесла с улицы грязи и давай ему пачкать одежду”»46.

Сложно понять поведение блаженных, осторожно нужно относиться и к свидетельствам сестер, но факт нападок на Чичагова блаженных встречается в церковной литературе.

Думается, что многие люди изменят свое отношение к схиигумену Серафиму, собравшему в своих книгах добрый и искренний материал о Саровском подвижнике. Он первым издал книгу, авторами которой стали сотни простых людей: мужчин и женщин, крестьян и мещан, холопов и дворян. Благодаря схиигумену Серафиму они смогли своими словами рассказать всей России о старце, который любил их, находил путь к их сердцам и своей молитвой исцелял от болезней физических и духовных. Поэтому так популярны были его книги в народе, поэтому и воспитали они так много почитателей преподобного старца Серафима, что несли им любовь и надежду.

«Не делай добра, не получишь зла», — гласит народная мудрость. Так произошло и по отношению к отцу Иоасафу.

Заповедь любви оставил нам Господь наш Иисус Христос: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 34–35).

Однако мы, сегодняшние, не умеем быть любящими, снисходительными и добрыми по отношению к тем, кого уже нет. Мы пожинаем плоды страшного безбожного времени. В нас все «кипит» обида и переполняют чувства «праведного» гнева на старца-схиигумена, умершего в 1884 году.

Каким же человеком был автор книги «Сказания», которого современники называли многоскорбным учеником преподобного Серафима Саровского, а последующие исследователи стали именовать «лжеучеником», «чуждопосетителем» и другими нелестными эпитетами? Мы не стремились идеализировать образ схиигумена Серафима. Идеальных людей нет, мы все грешны.

 Пусть читатель на основе вышеизложенного сам решит, можно ли доверять нелестной оценке его личности, которая содержится в «Летописи». Ведь если и дальше следовать этой книге, нужно признать, что батюшка Серафим Саровский жестоко ошибался, приблизив к себе негодного послушника. Тринадцать лет учил и воспитывал его, но не смог сделать из него хорошего монаха. Жизнь схиигумена Серафима показывает, что это не так. Долгие годы монашеской жизни не были омрачены судами и штрафами, с него не снимали сан, он терпел немалые скорби, но о них предупреждал его старец, поэтому он нес их достойно. Его жизнь — пример стойкости и терпения, верности монашеским обетам и старческому послушанию. Всю свою жизнь отец Иоасаф прославлял любимого духовного наставника, к чьим наказам по молодости лет он часто относился беспечно. Как истинный ученик батюшки, он не позволил себе ни одного дурного слова в адрес дивеевских сестер, и не потому, что они были безгрешны, а потому, что он был добр и незлобив. В своих книгах он очень мало сказал о себе, говоря о батюшке Серафиме и о других свидетелях и очевидцах. Он был первым, кто провел огромную работу по собиранию воспоминаний о батюшке, но у него украли не только его доброе имя и право называться учеником старца, но и его труд, приписав чужие заслуги себе. Но жив Господь, и правда должна восторжествовать!

Добрый, самозабвенно любящий людей, трудолюбивый, терпеливый и скромный, схиигумен Серафим (он же иеромонах Иоасаф и послушник Иоанн Толстошеев) был действительно учеником батюшки Серафима Саровского, достойным продолжателем его дел.

Примечания

1 Степашкин В.А. Преподобный Серафим Саровский: предания и факты. Саров, 2002. С. 44.

2 Свящ. Леонид Чичагов. Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. С. 309.

3 См.: Там же. С. 247–248.

4
См.: Там же. С. 187, 309.

5 Подурец А.М. Саров: памятник истории, культуры, православия. Саров, 1998. С. 80.

6 Там же. С. 79–80.

7
Там же. С. 80.

8 Архимандрит Георгий (Тертышников). Архимандрит Антоний (Медведев), наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1996. С. 104.

9 Степашкин В.А. Первые биографы преподобного Серафима Саровского // V Всероссийская историческая научно-практическая конференция, посвященная 100-летию канонизации Серафима Саровского. Саров, 2004. С. 31.

10 Мы как-то стыдливо замалчиваем тот период в жизни Леонида Михайловича Чичагова, когда он, отправленный сначала в запас, а затем в отставку с военной службы (с 1888 по 1890 год), находился в кризисном состоянии духа и метался в поисках дальнейшего жизненного пути. Только в 1893 году принял он сан священника. Все эти годы Чичагов занимался врачеванием. Не имея медицинского образования, он лечил людей, беря на себя ответственность за их здоровье и жизнь. Сам Чичагов определял число своих пациентов в Петербурге цифрой в 20 тысяч человек (см.: Да будет воля Твоя. М.–СПб., 1993. Ч. II. С. 8).

Вам это не напоминает Кашпировского? Очень показательно впечатление, которое Чичагов произвел на своего бывшего военного товарища А.А. Мосолова: «Как-то я гостил в Москве у тетки. Она болела и лечилась водою Вревского, которой в то время приписывали чудотворное действие. С человеком, лечившим ее этой водою, она хотела непременно меня познакомить. Каково же было мое изумление, когда в этом человеке я узнал своего товарища по выпуску в офицеры Чичагова. Носил он какое-то фантастическое одеяние — черную венгерку со шнурами. Увидев меня, он немного смутился, но и обрадовался... Прошли годы, и снова я был в Москве, сопровождая Государя. Удивился несказанно, когда один из иеромонахов подошел ко мне и заговорил на “ты”. Это и был Серафим Чичагов» (К 100-летию прославления преп. Серафима Саровского в лике святых. Саровские торжества 1903 года в фотографиях, документах, воспоминаниях. Дивеево, 2003. С. 29).

Из этого письма следует, что не только в Петербурге, но и в Москве врачевал людей отставной капитан Чичагов. Думается, что если бы в 1892 году отец Иоанн Кронштадтский не вразумил его, тот еще долго продолжал бы свои очень сомнительные действия по исцелению людей. Мало кто из трезво мыслящих людей с симпатией относится к таким «врачевателям».

11 Юлин В.А. Серафим значит пламенный. М.: Аванти, 2003. С. 20.

12 Там же. С. 21.

13 Приехав в Оптину пустынь, епископ Серафим (Чичагов) публично унижал скитоначальника отца игумена Варсонофия, кричал на него, сомневаясь в его способностях быть старцем и духовным наставником братии и мирянам. Он принял воистину иезуитское решение: удалил о. Варсонофия из Оптиной пустыни, но ходатайствовал перед Синодом о награждении скитоначальника саном архимандрита с назначением в заброшенный Голутвин монастырь. Можно сколько угодно писать о том, что епископ защищал честь и достоинство старца Варсонофия, ходатайствуя о переводе его в Голутвин монастырь, но для отца Варсонофия не было хуже наказания, чем покинуть свою обитель. Отец Варсонофий прожил вдали от родной обители всего год, а затем предал душу Господу. Сложно было понять епископу Серафиму духовный подвиг старца Варсонофия, действительно блестящего офицера-полковника, оставившего престижную военную службу ради Господа и смирившего себя полным послушанием перед величайшим оптинским старцем Амвросием (Гренковым) (См.: Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. Репринтное издание. Свято-Троицкая Сергиева лавра. Издательский отдел Владимирской епархии. 1995. С. 389–399; Великие старцы Оптиной пустыни. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2003. С. 278–279).

14 Мотовилов Н.А. Жизнь, подвиги и кончина Саровской пустыни иеромонаха и пустынножителя отца Серафима // Угодник Божий Серафим. Изд. Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996.

15 Записки Мотовилова были переданы С.А. Нилусу в 1901–1902 гг. вдовой Мотовилова Еленой Ивановной. В коробе неразобранных рукописей покойного были найдены записи бесед батюшки Серафима с Мотовиловым: «О цели христианской жизни», «Великая Дивеевская тайна», «Жизнь, подвиги и кончина отца Серафима», «О неусыпном черве» и другие. «Жизнь, подвиги и кончина отца Серафима» сохранилась в беловике, написанная писарским почерком первой половины XIX века. Современные исследователи А.Н. Стрижев и игумен Андроник (Трубачев), работавшие с документом, подтвердили палеографические признаки того времени: ручная выделка бумаги, филиграни, а также особенности почерка (Угодник Божий Серафим. С. 437).

16 Священник Петр Поляков. Рассказ монахини. Поездка в Серафимо-Понетаевский монастырь.

17 Там же.

18 О том, как создавалась «Летопись», преосвященный Серафим Чичагов рассказал в своих записках. Рассказ этот приводится по рукописи, предоставленной внучкой преосвященного Варварой Васильевной Черной (впоследствии игумения Новодевичьего монастыря Серафима), именно этими воспоминаниями руководствуются все авторы: Дамаскин (Орловский) иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Кн. 2. Тверь, 1996; Угодник Божий Серафим. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1996; Житие священномученика митрополита Серафима (Чичагова). СПб., 2000; Митрополит Серафим (Чичагов). Да будет воля Твоя. Ч. I–II. М.–СПб., 1993.

19 См.: Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Кн. 2. Тверь, 1996. С. 427. Угодник Божий Серафим. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1996. С. 440–441; Житие священномученика митрополита Серафима (Чичагова). СПб., 2000. С. 21.

20 Дамаскин (Орловский) иеромонах. Указ. соч. С. 428.

21 Митрополит Серафим (Чичагов). Указ. соч.. Ч.II. М.–СПб., 1993. С. 10–11.

22 Архимандрит Серафим (Чичагов). Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. СПб., 1903. С. 530.

23 Там же. С. 774.

24
Дамаскин (Орловский), иеромонах. Указ. соч. С. 428–429.

25 Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский женский монастырь. Путеводитель. Дивеево, 2003. С. 40.

26 Там же. С. 41.

27
Там же.

28
ЦАНО. Ф. 570. Оп. 558 (1859). Д. 131. Л. 1.

29 Щенникова Л.А. Жизнеописания преподобного Серафима Саровского, составленные в XIX — начале XX века // V Саровская историческая конференция, посвященная 100-летию канонизации преподобного Серафима Саровского. Тезисы докладов. Саров, 2003. С. 9.

30 ЦГАНО. Ф. 570. Оп. 556 (1828). Д. 201; Ф. 570. Оп. 557 (1837). Д. 4; Ф. 570. Оп. 557 (1848). Д. 191; Ф. 570. Оп. 558 (1859). Д. 131.

31 См.: «Летопись». С. 212—213, 418.

32
Там же. С. 464–465.

33 Митрополит Серафим (Чичагов) и его книга «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря». М.: Град Китеж, 1992. С. 24.

34 См. «Летопись». С. 211.

35
Там же. С. 466–467.

36 Тютчева А. Святой Серафим Саровский в царской семье // Угодник Божий Серафим. Изд. Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996. С. 204–206.

37 Фирсов С.Л. Проблема преодоления «средостения»: Саровские торжества 1903 года // V Саровская историческая конференция, посвященная 100-летию канонизации преподобного Серафима Саровского. Тезисы докладов. Саров, 2003. С. 76.

38 Там же. С. 77.

39
Подурец А.М. Указ. соч. С. 64.

40
Степашкин В. Указ. соч. С. 45.

41 Близкий по времени пример из жизни послушника Гефсиманского скита при Троице-Сергиевой лавре Василия Меркулова (старец Варнава Гефсиман­ский, 1831–1906). Первый духовный наставник послушника Василия старец Геронтий (в схиме Григорий) перед своей смертью в 1862 году приоткрыл Василию волю Божию, что тому предстоит устроить женскую обитель в местности, отдаленной от Лавры, сплошь зараженной расколом. Обитель эта должна стать светочем для заблудших чад Православной Церкви, о чем Сама Царица Небесная попечется и укажет ему место. Старец не скрыл от своего ученика, что тот понесет много скорбей и неприятностей от этого, но должен все перенести со смирением. Стоя на коленях перед умирающим учителем, Василий молил его не возлагать на него бремени, превышающего силы. Взглянув на него, старец с любовью ответил: «Чадо, не моя воля есть на сие, но воля Божия да совершается над тобою! Не сетуй на тяжесть креста: тебе будет Господь помощником. Без помощи же Божией оно тяжело и непосильно; но ты, чадо, в день скорби возверзи печаль твою на Господа, и Той тебя утешит». В 1863 г. послушник Василий приступил к закладке монастыря недалеко от г. Выкса Нижегородской епархии. Десять лет послушник Василий окормлял Выксунскую Иверскую общину и только в 1872 году он был рукоположен в иеромонаха с именем Варнава, а после официального утверждения общины начальница Мария (Пивоварова) решила, что помощь отца Варнавы ей больше не нужна. В общине разгорелся скандал (1878–1882), сторонниц батюшки из общины изгнали. Нижегородский владыка Макарий (Миролюбов) занял сторону начальницы и написал в Лавру жалобу на отца Варнаву. Дело дошло до того, что в Лавре собрался совет старцев во главе с наместником, чтобы решить вопрос об отстранении старца Варнавы от духовного руководства созданной им обители. И нужно сказать, что поток наветов и непотребных обвинений был так велик, что монастырские старцы первоначально обрушились на старца Варнаву, решив отстранить его от управления Иверской обителью. И только схимонах Александр, всеми глубоко уважаемый затворник, задал всем старцам вопрос: кто из них в силах снять с отца Варнавы послушание, возложенное на него его покойным старцем? Этими словами схимонах Александр словно отрезвил все собрание и положил конец всем нареканиям, старцы осознали, что возникновение Иверской обители и ее духовное «окормление» не прихоть отца Варнавы, а несение им тяжкого креста послушания, на котором и ловит враг рода человеческого слабых духом монахов. Зная, что нельзя нарушить старческих заветов, поскольку «послушание выше поста и молитвы», лаврские старцы молча оставили собрание, поскольку если нельзя снять послушание покойного старца, значит, нельзя и запретить выполнять это послушание. Синод принудил нижегородского владыку снять строптивую начальницу и оставить за старцем Варнавой духовное руководство сестрами. Так лаврские старцы отстояли и старца Варнаву, и благословение его покойного духовного отца (Кельцев С.А. Обитель на Выксе и ее устроитель преподобный Варнава. Репринтное издание. М., 2001).

Посмотрите, как похожи ситуации. Перед смертью преподобный Серафим несколько раз повторил свой наказ послушнику Иоанну не оставлять «сирот дивеевских», терпеть скорби, но не бросать их. И тот один, вопреки воле многих людей, в том числе и сомолитвенников, отстаивал свое право выполнять послушание своего старца. Терпел гонения, наветы, клевету, но выполнял послушание, пока не был освобожден от него решением Синода. Св. Синод в 1861 году пошел на поводу у митрополита Филарета (Дроздова) и начальницы из дворян Марии (Ушаковой), отстранив отца Иоасафа от Дивеева и отменив старческое благословение. В своих личных документах Иоасаф никогда и не скрывал, что за послушание батюшки Серафима много лет занимался возрождением Дивеевской обители. Моральные страдания его на этом не кончились, спустя годы сестры заклеймили позором его имя в церковной истории. Хотя история Дивеевского монастыря вполне ясно показывает, что после 1861 года и фактически до 1880 года монастырь терпел страшные лишения, там было слишком мало средств для обустройства нормального монашеского быта. Поэтому вплоть до революции 1917 года он представлял собой типологию общежительного монастыря с четко выраженными особножительными чертами, когда многие сестры жили в собственных кельях, питались за свой счет и один раз в неделю работали на себя, чтобы прокормиться и обеспечить себя одеждой и обувью. Это ли не наказание за нарушение заветов старца?

42 Мотовилов Н.А. Жизнь, подвиги и кончина Саровской Пустыни иеромонаха и пустынножителя отца Серафима // Угодник Божий Серафим. Изд. Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996. С. 13.

43 Правило, преданное отцом Серафимом, на мельнице вечернее и утреннее // ЦАНО. Ф. 570. Оп. 557. Д. 4. Л. 54.

44 ЦАНО. Ф. 570. Оп. 557. Д. 66 (1842). Л. 1–2; Ф. 570. Оп. 559в. Д. 30 (1845). Л. 12 об.–14.

45 Алексей Воскресенский. Многоскорбный ученик преподобнаго Серафима Саровскаго — игумен Павло-Обнорскаго монастыря Иоасаф, в схиме Серафим. Вологда, 1914. С. 180.

46 Блаженные старицы Дивеевского монастыря. М.: Паломник, 2003. С. 381.



[1] Особенно интересны суждения тех современных монахов — исследователей об отце Иоасафе, которые сами не живут в монастыре. Они избрали монашество как «удобную» для себя форму существования: возможность жить по своему усмотрению, пользуясь почетом и благоговением к их сану со стороны светских людей. Будучи людьми образованными, они прекрасно знают, что в монастыре им бы пришлось отсечь свою волю и подчиниться уставу монастыря и его настоятелю. Какой монах саровского монастыря рискнул бы вступиться за отца Иоасафа, которого игумен Исайя II удалил из монастыря? У всех живущих в обители перед глазами были примеры тех монахов, которые почитали старца Серафима и которых игумен Нифонт безжалостно удалил из Саровской пустыни. Как уж тут открывать рот в защиту послушника Иоанна Толстошеева. Зная об этих фактах, эти исследователи продолжают считать характеристики саровских игуменов на отца Иоасафа правильными и достоверными. Удивительная гибкость человеческого сознания!

[2] Исайя II был десятым настоятелем Саровской пустыни с 1842 по 1858 год. Его мирское имя было Иона Иванович Путилов. Эта семья дала сразу трех настоятелей монастырей: Моисей — в Оптиной пустыни, Антоний — в Малоярославском монастыре, Исайя — в Саровской пустыни.