Архив номеров Номер 13

В последнее время нередко можно встретить на страницах православной прессы весьма странные мнения. Люди, для которых вопрос о спасении от американской глобализации является куда более насущным, чем вопрос о спасении от греха, любят порассуждать о необходимости «объединения православия с исламом», измышляют мифы об «исторической дружбе и добрососедстве русских с мусульманскими народами», которую теперь якобы всеми силами пытаются разрушить злобные американские сионисты. И тут же (видимо, в качестве «укрепления дружбы») неизменно навязчиво предлагается преклонение перед арабско-мусульманским Востоком, льстивые именования Мухаммеда «пророком» и утверждения, что нас-де объединяет поклонение одному Богу.

Подобные примеры словоблудия в последнее время доводится встречать все чаще. Имеет место определенная тенденция, даже мода на подобные суждения.

Оставим в стороне чудовищный антиисторизм мифов о «добрососедстве» (наши предки сражались с булгарами-мусульманами еще тысячу лет назад, а уж сколько бед натерпелась Русская земля от исламизированных монголов и татар — знает каждый, у кого не атрофировалась национальная память и элементарное образование), оставим в стороне сомнительную «честь» позиции лизоблюдства в отношении арабов вместо американцев и рассмотрим сугубо религиозный аспект. Может ли православный христиан считать, что Бог Евангелия и Аллах Корана — это Один и Тот же?

Для ответа на этот вопрос естественнее всего рассмотреть по пунктам мусульманское учение о Боге. Конечно, некоторые представления будут совпадать в ряде моментов — это касается, например, всемогущества Бога, всеведения и пр. Однако даже схожие названия нередко таят в себе принципиальные отличия.

Например, взять хотя бы представления о Боге как о Творце. Когда мы слышим, что мусульмане называют Бога Творцом, то автоматически подразумеваем, что они понимают это так же, как и христиане: Бог единожды сотворил мир и законы, по которым он управляется, и, поддерживая его Своим промыслом, после шести дней творения больше ничего нового не творит. Однако мусульмане начиная с IX века благодаря богослову аль-Ашари считают, что Бог каждую секунду, каждое мгновение творит мир заново. Когда они говорят, что Бог — творец, то подразумевают, что Бог — творец каждого действия человека и действия каждого животного в мире. Вдумайтесь: отвечает ли святоотеческому богомыслию идея о том, что Бог персонально творит блуд и убийства людей, испражнения животных и прочее?

Кажется странным, но на самом деле это естественное проявление мусульманского учения, согласно которому Аллах есть равно источник и добра, и зла.

В мусульманских источниках об Аллахе говорится, что «он есть приносящий пользу и вред»¹, что иногда он «хочет добра Своему рабу, а иногда желает зла для Своего раба»(с. 165); что «Он – приносящий зло, Он — дарующй блага»(с. 93). Согласно Корану, Аллах издевается над теми, кто не уверовал, и усиливает их заблуждение (К. 2:14). Он «сбивает с пути, кого захочет, и ведет, кого хочет» (К. 35:9). Он «замышляет хитрость» (К. 86:16), ибо «Аллах – лучший из всех хитрецов» (К. 47 (54)). «Он обманывает» (К. 4:141). Он меняет Свою волю (К. 13:39). По мусульманским понятиям, для искупления греха суеверия человеку нужно произносить: «О Аллах! Нет добра, кроме Твоего добра и нет зла, кроме Твоего зла...» (с. 136).

Пусть каждый читатель сделает вывод сам, насколько вышеозначенные представления соответствуют христианскому учению о всеблагом Боге, Который не искушается злом, и Сам не искушает никого (Иак. 1,13–14), совершенны дела Его, и все пути Его праведны. Бог верен, и нет неправды в Нем (Втор. 32, 4), Который говорит: не хочу смерти грешника, но чтобы обратился он от пути своего и жив был (Иез. 33, 11), Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим. 2, 4), и у Которого нет изменения и тени перемены (Иак. 1, 17), ибо Бог не человек, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтоб Ему изменяться (Числ. 23, 19).

Объявлять Бога источником зла, как делают мусульмане, с точки зрения христианства — богохульство. Для самих же последователей Мухаммеда это обусловлено еще одним краеугольным отличием — учением о предопределении, согласно которому «ничего не происходит без Его желания и ничто не выходит из-под Его воли, и ничто не отклоняется от Его предопределения»(с. 11–12).

Осуществилось предопределение достаточно просто: «первым, что создал Аллах, было перо. Затем Он повелел ему: Пиши! Записывай меру всего вплоть до наступления Часа… то есть все сущее до дня воскресения»(с. 228). Предначертано все до мельчайших подробностей, каждый поступок каждого человека, и более того, как мы помним, сам же Аллах эти действия и творит. Мир и вся история человечества низводятся до заурядного театра марионеток, а Творец — до странного кукольника, заигравшегося с самим собой.

В Коране Аллах повелевает Мухаммеду: «Скажи: “Не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертал нам Аллах”» (К. 9:51).

Некоторым Аллах предначертал верить в него: «не придется душе уверовать, иначе как с соизволения Аллаха» (К. 10:100), а других ему угодно делать неверующими: «Мы сотворили для геенны много джиннов и людей: у них сердца, которыми они не понимают, глаза, которыми они не видят, уши, которыми не слышат. Они — как скоты, даже более заблудшие» (К. 9:178), поэтому «того, кого сбил с пути Аллах, никто не направит на прямой путь» (К. 39:36), «для них — великое наказание!» (К. 2:6), «Аллах поиздевается над ними и усилит их заблуждение» (К. 2:14).

В достоверном хадисе из сборника Малика приводятся следующие слова Мухаммеда: «Господь сотворил Адама, затем двинул своей правой рукой у него за спиной и произвел одних потомков: Мы сотворили их для Небес, и они будут делать дела, приличествующие для хороших людей. Затем он двинул левой рукой и произвел других потомков: Мы сотворили их для ада, и они будут делать дела, приличествующие для ада».

Не случайно святые отцы Православия осуждали учение о предопределении как ересь и богохульство, ведь Бог, согласно такому представлению, есть непосредственная причина всех поступков человека, но при этом Он же и наказывает человека за то, что Сам же заставил его сделать. Разве это справедливо? Разве это не абсурдно?

Но у мусульманских богословов на все аргументы ответ эффективный, в духе Корана: «Тот, кто не уверует в предопределение с его добром и злом, будет сожжен Аллахом в огне» (с. 228).

Но это еще далеко не все отличия. В мусульманском богословии в результате споров и дискуссий в Средние века появилось учение об атрибутах Бога. В их перечне есть и очень оригинальные атрибуты, которые с христианским представлением никак не вяжутся. Например, с точки зрения мусульман у Бога есть атрибут перемещения в пространстве, что с точки зрения христиан абсурдно и отрицает вездесущие Божие. Это основано на аятах Корана, в которых говорится, что Бог каждую треть ночи спускается к нижнему небу и там смотрит, молится ли ему кто-нибудь в это время. Об Аллахе говорится, что «Он тот, Который сотворил для вас все, что на земле, а потом вознесся к небу... а потом вознесся на Трон» (с. 224) и, видимо, ежедневно слезает с трона «в последнюю треть ночи, когда Он опускается на ближайшее небо» (с. 146).

Сравните эти представления со словами Библии: может ли человек скрыться в тайное место, где Я не видел бы его? говорит Господь. Не наполняю ли Я небо и землю?» (Иер. 23, 24) Очевидно, что вездесущие только и подобает Творцу вселенной. Иначе придется признать, будто Бог запутался в путах собственного творения и подвластен пространству.

Другой своеобразный атрибут Аллаха — Коран. Он считается вечным словом Аллаха, неизменно существовавшим всегда; соответственно получается, что и арабский язык существовал всегда, и Коран вечен и неизменен, как Бог, совечен Ему.

Ну и как, сильно сочетается с библейским, да и вообще с разумными представлениями о Боге учение о том, что Он имеет совечный и неизменный атрибут в виде книги на арабском языке? Что суры «Корова» или «Паук» есть атрибуты божества и существовали до творения мира? Равно как и отчаянная ругань на Абу Лахаба и его жену, личных врагов Мухаммеда?

Это абсурдное учение встречало критику даже в среде самих мусульман. Так, в VIII–Х веках богословское течение мутазилитов восставало против догмата о несотворенности Корана, вполне логично указывая, что допущение извечности и несотворенности Корана равносильно наделению его свойствами Бога, или, иначе, признанию наряду с Аллахом второго бога. И где здесь хваленое исламское единобожие (таухид)? Мутазилиты исчезли под гнетом суннитских преследований, но аргументы их вполне резонны и по сей день. Ведь Коран не тождественен Богу (никто не назовет экземпляр книги Богом) и при этом неразрывно с Ним слит, обладает божественными свойствами.

Христианский Бог есть Любовь (1 Ин. 4, 8), Аллах же говорит о себе: «Высокомерие — Мой плащ, а гордость — Мой покров. Каждого, кто будет претендовать на что-либо из этого, Я брошу в огонь»(с. 240). Характерно, что среди девяноста девяти имен Аллаха, которые почитают мусульмане, нет имени «Любовь» или «Любящий», а авторитетные средневековые мусульманские богословы (например, Ибн Тамийя) прямо осуждали идею о том, что возможна любовь Бога к человека и любовь человека к Богу, так как слишком несоизмеримы величины. Действительно, если вспомнить то, как представлен Аллах в Коране, сложно представить, что Он любит свое творение, которое создал на потеху себе как безвольных марионеток, часть которых определил для топки, а другую — для бесконечного борделя.

Но мы еще не рассмотрели вопрос, как ислам относится к христианскому представлению о Боге. В 112-й суре Корана об Аллахе говорится: «...не рождал он и не был рожден». И как же это можно соотнести с православным учением о Боге Отце, Сыне и Святом Духе, Троице единосущной и нераздельной? Коран за то, что христиане сказали «Христос – Сын Аллаха», так характеризует их: «Эти слова в их устах похожи на слова тех, которые не веровали раньше. Пусть поразит их Аллах! До чего они отвращены! » (К. 9:30,32). Согласно исламу, Христос — обычный человек, а не Сын Божий, мусульмане принципиально отвергают даже мысль, что у Бога есть предвечно рождающийся Сын, тогда как Писание говорит нам: всякий, отвергающий Сына, не имеет и Отца (1 Ин. 2, 23).

Пусть каждый читатель, будучи теперь в курсе дела, решит самостоятельно: одинаково ли мы верим в Бога? Одному и тому же ли поклоняемся?

Святоотеческие отзывы о мусульманском представлении Бога

Неудивительно поэтому, что в чине отречения от ислама, составленном в Православной Церкви в IX веке, помимо прочих лжеучений ислама стояла «анафема богу Мухаммеда, о котором он говорит, что он есть бог-олосфирос, который не рождал, не был рожден, которому никто не подобен»².

О том же свидетельствуют и святые отцы, писавшие об исламе.

Например, свт. Симеон Фессалоникийский называет мусульман язычниками и так объясняет это: «Арабы, введенные в заблуждение одним нечестивейшим и бесноватым варваром, единоплеменным им, нечистым и беспутным, целиком бывшим жилищем диавола, а именно Магометом, признали Бога, но и в этом явились подобными совершенно безбожным, какими они и были прежде; после того как, узнав нечто об истинном Боге, не признали безначального Отца, единородного и [предвечно] неплотски [рожденного] Сына, и Святого Духа»³.

Как полезно было бы вспоминать иногда о святоотеческом слове некоторым «православным» писателям, которые даже доходят до таких утверждений, что-де промысел Божий действовал через Мухаммеда на арабов таким образом, что якобы только в такой несовершенной форме, как ислам, можно было преподать им знание единобожия. И хотя лживость данного положения вполне очевидна (ибо не может быть народа, для которого по природе закрыта возможность усвоения проповеди Христовой, и к тому же мы имеем среди почитаемых Церковью святых-арабов уже V–VI вв., например, прп. Юлиана Слепца, прп. Илии Араба, 3000 мучеников Наджранских) и уже видно из предыдущей главы, что учение о Боге в исламе не просто несовершенное, но диаметрально противоположное, хочется привести слова святых отцов, относящиеся непосредственно к этому тезису.

Когда халиф сказал братьям-мученикам Константину и Давиду: «Как вы осмеливаетесь произносить хульные слова на великого Мухаммеда... и порицаете его по безумию вашему? Ведь он всю Персию и Аравию обратил от поклонения огню и привел к единобожию», св. Давид Аргветский ответил: «Хотя Мухаммед и отвратил вас от служения огню, но не привел к истинному богопознанию, и поэтому не мог дать вам спасения. Он подобен кораблю, который, хотя и не потонул в середине моря, однако вблизи берега погрузился в волны морские. Какая польза в корабле, который не смог достичь берега? Что случилось с ним, то сделается и с вами».

Мнение, которое мы упоминали, встречалось и прежде, в Византии, среди секулярных, светских кругов, больше озабоченных политикой, нежели вопросами веры. Этому заблуждению посвящена специальная глава в «Опровержении Корана» Никиты Византийского, крупнейшего полемиста, друга св. Фотия Константинопольского. Приведем краткое изложение 102-й главы, названной «Доказательство того, что пребывают в заблуждении считающие, будто мусульмане сохраняют веру в Бога-Отца».

Господь Иисус Христос, Который является Истиной, сказал: кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца (Ин. 5, 23), и все патриархи и пророки знали о Сыне Божием, как сказано: Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался (Ин. 8, 56). Как же можно сказать, что нечестивый народ, отвергающий Сына, имеет Отца? Разве может принять их Отец, видя, как они поносят Его Сына? Никто не знает Отца, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть (Мф. 11, 27) — как же они могут Его знать, если отрицают Сына? Следовательно, мусульмане не поклоняются Богу Авраама и Моисея, Отцу нашего Господа Иисуса, так как отвергают знание о единородном Сыне Божием, хотя даже Ветхий Завет говорит об этом (Пс. 109, 3; 44, 8).

Одновременно с Никитой это мнение опровергает и Еводий Монах, в записи «мученичества 42 мучеников Аморейских». Один из мучеников говорит мусульманам: «Ваше мнение о Боге ошибочно, так как вы, признавая имя Божие и Его величие, клевещете все-таки на Него, почитая Его виновником зла и добра, истины и лжи». Здесь уже используется иной аргумент, исходя из несостоятельности самого мусульманского учения о Боге и противоречия его учению христианскому.

Уместно напомнить здесь замечательные по своей трезвости слова свт. Игнатия Брянчанинова: «Напрасно ж, ошибочно вы думаете и говорите, что добрые люди между… магометанами спасутся, то есть вступят в общение с Богом! напрасно вы смотрите на противную тому мысль как бы на новизну, как бы на вкравшееся заблуждение! Нет! таково постоянное учение истинной Церкви! Признающий возможность спасения без веры во Христа отрицается Христа и, может быть не ведая, впадает в тяжкий грех богохульства».

Здесь нельзя обойти вниманием Собор, который был специально посвящен тому же вопросу, что и настоящая статья. Предысторию и деяния собора излагает в своей хронике византийский историк Никита Хониат.

Как мы помним, в византийском чине оглашения приходящих от ислама стояла «анафема богу Мухаммеда, о котором он говорит, что он есть бог олосфирос».

Анафема была направлена на мусульманское представление о Боге и включала в себя 112-ю суру Корана из византийского перевода, сделанного в то же время, в котором слово samad («крепкий, вечный») переводилось как олосфирос («цельнокованный»). Известно, что во время составления византийского перевода Корана выбранное переводчиком слово действительно соответствовало одному из основных смыслов арабского «samad». Однако с течением времени и христиане перестали адекватно понимать смысл перевода, и мусульмане постепенно отходили от более приземленных вариантов понимания «samad» при толкованиях.

К концу ХII века обострившееся непонимание вылилось в открытый соблазн, когда приходящие ко крещению затруднялись произносить именно этот анафематизм, утверждая, что, находясь в исламе, они не верили в «бога-олосфирос», и опасаясь произнесением подобной анафемы высказать кощунство по отношению к истинному Богу. Духовенство же, со своей стороны, уже не могло внятно объяснить, что имеется в виду под этим словом.

Жалобы мусульман, желающих принять крещение, около 1179 года достигли императора, известного своим стремлением к обращению иноверцев. Узнав, в чем дело, Мануил I пришел в негодование относительно сомнительной формулировки, поскольку, по его мнению, таким образом подвергался анафеме Сам истинный Бог. Император был убежден, что, расходясь во многих принципиальных вопросах, христиане и мусульмане, как монотеисты, веруют в одного Бога и потому требование произнести на Него анафему казалось кощунственным.

Император созывает собор и передает на него свое мнение, ожидая получить от архиереев и патриарха Феодосия одобрение на изъятие скандальной формулировки из огласительных книг Святой Софии, главного храма Константинополя, и вообще из всех церквей. Однако собор встретил предложение императора резко отрицательно. Архиереи были убеждены, что бог мусульман — это не тот истинный Бог, Которому поклоняются христиане, разность в представлениях о Боге в христианстве и исламе принципиальна. Мусульмане под именем бога поклоняются мысленному идолу, «жалкому измышлению жалкого ума Мухаммеда» — как передает речи заседавших Никита Хониат.

Как пишет Никита, отцы собора «не хотели даже и слышать о его предложении, как не ведущем ни к чему доброму и удаляющем от истинного понятия о Боге. Они истолковывали богоугодно слова, которые будто бы служат соблазну и претыканию, и объясняли, что подвергается анафеме не Бог вообще, Творец неба и земли, а измышленный безумными бреднями Мухаммеда бог, который и не рожден и не родил, тогда как христиане прославляют Бога Отца, а те презренные бредни Мухаммеда совсем это отвергают».

Историк кратко сообщает и об аргументации архиереев, которую можно условно разделить на богословскую и нравственную части. Богослов­ская часть, прозвучавшая на первом заседании собора, во многом зависит от ошибочных коннотаций, вызванных употреблением слова олосфирос в византийском переводе 112-й суры Корана. Архиереи, впрочем, честно сознаются, что «не совсем понимают его смысл». Однако были высказаны и серьезные аргументы, основанные на адекватном восприятии исламского вероучения, а именно, указание, что бог, о котором говорится, что «Он не рождал и не был рожден», никак не может быть одним и тем же с Богом-Отцом христианства.

Не согласный с мнением архиереев, император с помощью секретарей составляет собственный томос, в котором обосновывает свою точку зрения, утверждает, что анафема на бога Мухаммедова относится к истинному Богу, и резко осуждает своих предшественников и патриархов прошлых времен, при которых эта формула появилась и вошла в употребление. Императорский томос был публично зачитан во дворце, в аудитории избранных почетных лиц, которые встретили его аплодисментами.

Однако Церковь подвергла осуждению указанное сочинение. Никита свидетельствует, что патриарх Феодосий «не только сам не согласился с этим сочинением, как опасным и вводящим новые догматы, но и других убеждал остерегаться его как яда. Царь оскорбился этим, как будто бы получил жестокую обиду, осыпал архиереев бранью и называл их всесветными дураками».

Подвигаемый критикой со стороны духовенства, император составляет второй, новый томос, более сжатый, но с тем же догматическим содержанием. Вторично созванные по решению императора архиереи собираются в Скутари, где императорский секретарь Феодор Мацук, замещая императора, который по болезни не смог присутствовать лично, зачитывает томос и письмо собору, в котором Мануил, с одной стороны, упрекает епископов в их упрямстве, а с другой — угрожает обратиться за решением вопроса к папе Римскому.

Но архиереи не устрашились угроз императора, не вняли его велеречию. А св. Евстафий, архиепископ Фессалоникийский, человек обширной учености и обладавший большим даром красноречия, преисполнившись ревностью, чтобы вместо истинного Бога «не прославлялся какой-то олосфирос, вымысел жалкого ума», даже отважно встал перед собранием и сказал: «Мозг в моей голове был бы попран ногами, и я был бы вовсе недостоин этой одежды, — тут он указал на мантию, которая висела у него на плечах, — если бы признал истинным Богом бога верблюдоподобного деторастлителя, учителя и наставника на все гнусные дела. Слушатели едва не оцепенели при этих словах; потому что он сказал их громко, и ясно показал, что горит ревностью по благочестию».

Нравственная аргументация, выраженная св. Евстафием, может быть сведена к тому, что учение о боге Мухаммеда, известного своей нечестивой, с христианской точки зрения, жизнью, богохульно ставить наравне с учением о Боге святых пророков и Самого Господа.

Когда же эти слова были переданы императору, то он «как бы оглушенный ими», начал представлять различные оправдания и выказал долготерпение, какого никогда в нем не было. Чтобы избежать упреков и насмешек, он и причислял себя к православнейшим христианам, и говорил, что произошел от самых благочестивых родителей, и настоятельно требовал себе суда с архиепископом Фессалоникийским. «Или я оправдаюсь, — говорил он, — и докажу, что не верую в бога деторастлителя и не ввожу извращения в веру, и тогда подвергну заслуженному наказанию того, кто изрыгает хулу на помазанника Господня, или я буду обвинен в том, что прославляю иного бога, а не Того, Которого чтут носящие имя христиан, и тогда я узнаю наконец истину и принесу немалую благодарность тому, кто отвратил меня от ложного мнения и научил истине».

Таким образом, спор принял крайне острый характер. Одновременно и возмущенный и встревоженный таким поступком Евстафия, который до того в иных вопросах был сторонником императора, Мануил грозился судом Фессалоникийскому архиепископу, однако патриарху Феодосию удалось достигнуть компромисса в этом вопросе.

На следующий день собор собирается во дворце патриарха. Архиереи, рассмотрев томос, по-прежнему остались недовольны и предложили ряд поправок. В результате прений с представителями императора был составлен соборный томос, который постановлял не просто изымать анафематизм, но заменять его новой анафемой против Мухаммеда и всего его учения. Таково было решение, принятое собором.

И Церкви, несмотря на давление официальной власти, удалось отстоять свою точку зрения. Это хорошо видно из текста соборного томоса. Требование императора об удалении 22-го анафематизма удовлетворяется, но подчеркивается, что это делается из соображений икономии, для устранения препятствий перед желающими креститься мусульманами, но не из-за догматического убеждения, что христиане и мусульмане поклоняются одному и тому же Богу, как того требовал Мануил Комнин.

Более того, в томосе прямо сказано, что «сам Мухаммед объявил неверное понимание Бога», а выражение анафематизма лишь «кажущееся кощунственным», а не кощунственное, как утверждал в своих томосах император. И наконец, в новом варианте анафематизма содержится, хоть и в более завуалированном виде, и отвержение мусульманского богопочитания, и осуждение позиции, выраженной императором: провозглашается анафема учению Мухаммеда, в котором он исповедует, что Господь Бог и Спаситель наш Иисус Христос не является Сыном Божиим. Это тот самый аргумент, который приводил Никита Византийский и который звучал на первом заседании собора: отвергая Троицу и Христа как Сына Божия, мусульмане не могут считаться почитающими истинного Бога. При этом формальное требование императора было удовлетворено.

Впрочем, не удивительно, что Церковь не озаботилась выполнять даже это формальное требование, когда престарелый император скончался спустя полгода после собора. Никита Хониат помещает после описания дебатов текст чина в первоначальном виде, тем самым ясно указывая, что бескомпромиссная позиция Церкви в этом споре возобладала.

Darrouzes обращает внимание, что «результат всех этих переговоров кажется чисто отрицательным, так как анафема не была удалена и новый текст не был вписан в чин отречения. Еще не обнаружен, насколько мне известно, ни один список ритуала отречения с формулировкой, предложенной собором»⁴. Но и списки более позднего времени содержат чин в неизменном, первоначальном виде, например, кодекс Bruxellensis, II 4836, составленный в 1281 году⁵.

Итак, первоначальная формулировка 22-го анафематизма сохранилась в последующем тексте чина отречения и в том же виде попала в славян­ский перевод чина, в «Кормчую» св. Саввы Сербского, перешедшую позднее и на Русь. В другом варианте чина, помещенном в требнике Киевского митрополита Петра Могилы, находится, возможно, совмещенный вариант и формулы, принятой в полемике с Мануилом, и предшествующей: «отрицаешилися всех льстивых и хульных учителей турецких, и всех богохульных и блядивых басней Мухаммедовых, и по нем бывших всех, яже суть о бозе всекованном... и яко богомерзка проклинаешь ли я?»

Огромное значение томоса собора 1180 года состоит в свидетельстве о том, что мнение о принципиальной разности богопочитания в христианстве и исламе было засвидетельствовано Церковью соборно, притом двукратно и несмотря на угрозы и давление со стороны официальной власти.

Да сохранит Господь нас всех от прелести!

¹ Мухаммад ибн Сулейман ат-Тамими. Книга единобожия. М., 2000. С. 159. Далее при цитировании этого труда страницы указаны в тексте.

³ Hl. Simeon, Erzbischof von Thessaloniki.Ta Apanta. Athen. 1868. S. 22.

⁴ Darrouzes J. Tomos inedit de 1180 contre Mahomet. P. 190.

⁵ Davreux J. Le codex Bruxellensis, II 4836 // Byzantion. № 10, 1935. Р. 99.

Православие.ру