Богородица

Архив номеров Номер 2

Вася, отбрось костыли

Владимир КРУПИН


Правдивейшая история о том, как Вася Заремба, коммунист и зять генерала, при социализме чуть не попал в тюрьму, но был спасен демократами, о том, как те же демократы Васю погубили, как Вася попал в лапы протестантам, а потом прозрел.
 
Рожденный в глухую эпоху культа личности, Вася Заремба возрастал при волюнтаризме, а начинал озираться по сторонам во времена застоя. Дивно ли, что Вася вроде и не жил, а все готовился жить. Брошенный отцом, забытый матерью, Вася кое-как учился, чашки за собой не мыл, постель не убирал, любил жвачку, развлечения и американско-японское кино о деньгах, разврате, драках и красивых девочках. Из школы Васю еле-еле вытащили за волосы, ибо было обязательное среднее образование. Потом Вася всегда путал Менделеева с Толстым, ибо оба были с бородой.
 До армии Вася слонялся по компаниям, рассказывал анекдоты, научился красиво сплевывать и отличать зажигалку от спичек, а в армии служил так, чтобы старшины знали: Васе ничего нельзя поручить, кроме дежурства на кухне и работы на складах — вещевых, продовольственных и горюче-смазочных материалов. На складах Вася прошел школу жизни. Он усвоил три правила: во-первых, под боком у начальства всегда бардак, во-вторых, надо уметь попадаться начальству на глаза, в-третьих, надо уметь пить и не надо болтать. А уж что и куда толкаешь, какие тюки и вагоны, какие канистры — это твое личное дело.
 Вася остался на сверхсрочную. Это было очень по нему: еда и одежда, проезд и все остальное — не его забота. И с квартирой решилось, так как Вася женился на капитанской дочке. Женитьба была не по любви и не по расчету. Просто однажды Вася проснулся в капитанской квартире. А в ней гораздо лучше, чем в общежитии, вот и все.
 Но по пословице про веревочку, которая вьется, но до поры до времени, Вася попался. И попался-то глупо: списал десять кубометров леса на забор вокруг части. Кто-то случайно посмотрел, а забор-то бетонный. Ох и горевал потом Вася, что случилось это не при Ельцине, Вася бы и бетонный вывез.
 Пошел Вася служить в милицию. Там пастись было очень можно. Тесть-капитан к этому времени стал тестем-полковником и содействовал. Но вот штука: жена прапорщика — это одно, а жена, которая полковничья дочь, — это другое. Ее одеть нужно, ее нужно на курорт отправить, ей нужно гостей принять по-человечески, ей надо и в гости сходить. Тебе принесли подарок, и ты тоже неси. Эту же вазу, которую подарили и все видели, ее же не понесешь, люстру неси. А люстру поди купи. А у полковничьей дочери друзья не какая-то шпана сверхсрочная, они хрусталь от стекла как-нибудь отличают, и фарфор от глины отличают, и ковер люберецкий от цыганского тоже. Но при Васином умении списывать новую технику в старую, а потом продавать ее опять за новую прихоти жены он преодолевал. Да и сам, в общем, был уже давно не такой сибирский валенок, каким начинал, уже успел полюбить двух гитаристов-певцов, Высоцкого и Окуджаву, потом, по ходу жизни, их разлюбил, их органически вытеснили группы «Лесоповал» и «Дюна», так что жил Вася напол-ненно, гармонически. Только вот в отпуск Вася не любил уходить. Не из-за рьяности к работе, а из-за того, что домой ничего не нес. И от этого уснуть не мог. Так он как придумал: он перед сном закидывал свою фуражку к соседу во двор, потом украдкой лазил за нею — и уж тогда, счастливый, засыпал.
 Но как ни возрастало Васино умение жить, попался Вася и в милиции. Он, как он выражался, прокачивал, продавливал очередную партию «уазиков». Он их реализ-нул своему начальнику, а Васины хлопцы их сперли. Начальник дело размотал, но, чтоб скандала не было, Васю не мочил, в ментовку не сдавал, а просто из органов попер. И как не попереть — сам начальник в Прибалтику цветной металл прокачивал.
 А тесть уже тем временем генерал, а жена Васи к тому времени — генеральская дочь. Определился Вася в пожарники, осмотрелся. О, да и тут не все со шлангами да с лестницами бегают, не все дымами дышат, тут тылы есть, тут фуражку не надо в чужой двор кидать, есть чем заняться. К тому времени у Васи и армейских, и милицейских соратников накопилось изрядно. Вася их делил по сортам. Одни надыбывали, где, в какое место чего натаскано-наворовано, другие поджигали разными научными методами, например химической смесью, третьи ехали пожар тушить, а имущество спасали в свои машины. Приезжал и Вася, писал протокол. Скребя в затылке, сочинял причину: от неисправной проводки, от небрежного обращения с газом, от курения в постели в такой-то стадии опьянения или — для разнообразия — причина выясняется.
 Но вот невезуха — и тут Вася сгорел. Сгорел, когда в пожаре сгорели люди. Они и раньше горели, но тут двое спаслись и узрели, что пожарные тащат то, что уже утащено. От великой радости, что живы, и от великого огорчения, что у них воруют наворованное, эти погорельцы настучали на Васю. Вася пробовал их заткнуть, подмазать, но затычка и подмазка очень намного превышала стоимость нарядов генеральской дочки, и Вася ушел по собственному желанию.
 «Но работать все равно не буду!» — твердо сказал себе Вася. Тут, на Васино счастье, состоялся август 91-го. Пошел Вася на игрушечные баррикады защищать демократию, вернулся пьяный и с банкой ветчины. Но он ее там не крал, ее там даром давали.
 Очень были рады демократии Васины кореша — воры армейские, воры милицейские и воры пожарные. Вышли из подполья и воры-торгаши. Все они ходили по митингам и драли глотки за демократов. Очень нравились Васе и его компании крики всяких новозадворских о том, что коммунистов надо вешать. Естественно, что и Вася, и дружки были до роспуска компартии в ней, но теперь оказалось, что они были самые настоящие герои, ибо они специально были плохими коммунистами, чтобы подрывать партию изнутри, а вот были и хорошие, честные коммунисты — вот их и надо вешать.
 Воровать стало вольготно. Воровали в открытую, только одно досаждало — стрельба. Вот, например, кто-то много украдет, а другой меньше, ему и обидно. Он выпьет да и давай стрелять. Но Вася был осторожен. Жена его уж и не знала, в какую бы еще страну съездить, на каком бы еще пляже полежать. Она даже и Васю выучила выговаривать слово «Капакабана». А вот папаша ее уже ничего не выговорил: не выдержали его легкие воздуха свободы, задохнулся генерал, лег в гроб в своем полном обмундировании, которое с него к ночи сняли и на Арбате продали.
 В генеральской квартире стали жить, а свою сдавать за валюту. Вроде бы живи и радуйся, но жена, как старуха из сказки о рыбаке и рыбке, все была недовольна.
— Сволочь какая, — говорила она подругам о муже, — ничего не умеет.
— Как это так ничего? — возражали ей. — Да у тебя всего с краями. У нас и на стенах того нет, что у тебя на полу.
— Барахло-то и дурак натащит, — отвечала на это Васина жена, — я не о том; я о том, что у него руки не оттуда растут. Ничего не умеет, гад ползучий. Тесто раскатывает — толсто, стирать начнет — наволочки рвет. Борщ варит — свеклу крупно нашинкует, ну не сволочь? А пол моет — только грязь развезет, такая свинья. А гладить примется — на блузке одни морщины. Поживи с таким!
— А ты сама? — осмеливались спросить подруги.
— Когда мне, — возмущалась жена, — я встаю к обеду, пока причешусь, уже вечер, пора в гости. Когда мне? Не-ет, пусть Васька хоть наизнанку вывернется, но что-то делает...
 Вася не был бы Васей, если б не нашел выход. Он привел в дом служанку. Служанка нравилась Васе как женщина, а Васиной жене нравилось, что у нее еще, кроме мужа, появилось на кого кричать.
 Для этой служанки, которая для удобства жизни стала его любовницей, Вася снял квартиру. И очень полюбил суточные наряды. Ночевал, естественно, у служанки. Жаловался ей на жизнь и на жену, служанка жалела Васю и тоже говорила о трудностях.
 Содержать жену и любовницу было сложновато, но при Васиных талантах к махинациям сложности он преодолевал. Вася вообще человек был не жадный. Если купит жене перстень, то и любовнице тоже купит. Любовница у него подворовывала, Вася это знал, но разве бы он полюбил другую.
 После дежурства Вася шагал домой, где уже шипел на него сиамский кот, а в бассейне передвигались рыбки, шевеля водоросли.
 Детей своих (ведь были же у Васи и дети) они с женой отправили в Америку, в которой дети так и остались, даже выучили английский для всех, а русский забыли. Когда они один раз вернулись, то с Васей на русском не разговаривали, а английского он не знал. Но мама их, жена Васина, видимо, знала, они же с нею как-то договорились. Договорились до чего? Или о чем? А о том, что вскоре она тайком от Васи продала две квартиры, свою и папашину, две дачи, две машины, перевернула рубли в драгоценности или еще во что, сложила бриллианты в сумочку, сумочку повесила на шею, напоила Васю и...
 ...и утром он проснулся, услышав в коридоре стук кованых сапог. В квартиру вошли люди, лишенные эмоций. Были они в змеиной зелено-желтой форме, символизирующей единение желтого рубля и зеленого доллара, в ней, в форме, было бы удобно ползать по джунглям. Сейчас они поползли по просторам квартиры, сверяясь с обстановкой и со списком в руках. Обозрев и отметив галочками ковры, хрусталь, мебель, заглянув в бассейн, отопнув ногой сиамского кота, люди в форме убедились, что все соответствует, но что в квартире есть что-то лишнее, которое в списках не значилось. Это лишнее был Вася. Васю выкинули. Как? Да вот так: взяли и выкинули.
 Стал Вася очень бедный. Негде Васе жить, нечем Васе питаться, нечего Васе выпить. Пошел Вася к дружкам. Показали дружки Васе кукиш. Пошел Вася к подругам, они не все показали кукиш. Одна накормила один раз, другая, новая русская (кстати, бывшая служанка), даже выпить дала, даже предложила дачу охранять. Куда денешься, отправился Вася на просторы дачного пространства, а там запил, что при его положении очень естественно. А тут новая русская с проверкой. А Вася лежит в борозде, причем не в позе, удобной для прополки, а в позе для просушки организма. Когда новая русская сюда же приплюсовала частичное опустошение винных запасов, убыль солений и копчений да еще услышала крик из-за бетонной ограды: «Васька, гад, где похмелка?»— то в результате такой арифметики Вася был разбужен, в дом больше не впущен, из дому был вынесен пиджак с проверенными карманами, и Васе было указано на выход.
 И пошел Вася, палимый солнцем демократии и провожаемый лаем старой собаки новых русских. А ведь, сволочь такую, еще утром кормил тушенкой.
 Стал Вася бомжем. Жил, скитался по вокзалам и чердакам. На хлеб и пиво собирал бутылки, всяко шакалил. От мебельных магазинов гнали: там была еще та мафия, да не те уже были мышцы, чтобы мебель таранить. Гнали и от пивных: тоже своя клиентура. Как и в винно-водочных.
 Зацепился Вася за оптовиков-книжников. Получал от них товар — всякие книжки в цветных обложках — и продавал по пригородным поездам. Велели говорить фразу, что в электричке книги в три раза дешевле, чем на лотках. Так как сам Вася читать не умел (это я говорю с полной ответственностью, он сам мне это сказал), то Вася говорил заученный текст. Я его услышал, когда ехал с Ярославского вокзала до Сергиева Посада:
— Впервые на русском языке! Писатель с мировой известностью Вильям Джерсэли. Острота сюжета и тонкий психологический рисунок...
 В вагоне почти никого не было, подвыпивший Вася подсел ко мне, разговорился, выложил свою историю жизни, которую я тут, как мог, изложил, стремясь быть ближе к Васиной логике, которую он не скрывал.
— Хорошо, — спросил я, — вот ты всю жизнь воровал, не работал, сейчас тебя прижало, а дальше что?
— Дальше мне подыхать, — отвечал Вася Заремба. — Я вот когда к этой стерве, бывшей любовнице, новой русской, приехал, после того как жена дала чесу в Штаты, я ведь думал: женюсь. Сижу, дочка на пианино шпарит, на кухне ножами наемные повара стучат, запахи! А она счета вслух читает. Но поняла, что я не понимаю, и тогда меня в сторожа. Я и запил.
 Мы подъезжали к Сергиеву Посаду. Вася шел на обратную электричку, а мне, вроде как в благодарность за его рассказ, пришлось купить роман. Я даже в него заглянул перед тем как выкинуть, наткнулся на такое место: «...надевая на вечер новый скафандр, Эола наконец решилась сказать Джону, чтобы он не играл более на бирже на повышение инвестиций компании Пьера, ведь Пьер связан с Джуди, а она опасна. О Пьер, думала Эола...»
 Думал ли я, прощаясь, что еще увижу Васю, и скоро. Но заочно. Дело было так. Спустя довольно долгое время (уже и октябрь 93-го прошел), в субботу, пришел ко мне сосед и принялся переключать программы телевидения. И вот — он не даст соврать — по трем, я повторяю: по трем программам вещали заезжие проповедники. Все бритые, все англоязычные.
— Выключи, — сказал я соседу, — не оскверняй квартиру их кваканьем. — И вдруг... и вдруг увидел... Васю. Вася на экране телевизора сидел в кресле. — Стоп, оставь!
 Мы вслушались. Оказывается, пастор, по фамилии, кажется, Шуллер, обещал, что сейчас вот этот больной всю жизнь (это Вася-то всю жизнь!), сидящий в кресле, встанет. Произойдет чудо исцеления. И если еще и после этого зрители (дело было то ли в кинотеатре, то ли на стадионе), если еще и после этого зрители не поверят в адвентистов, или баптистов, или евангелистов, или там мормонов, я не запомнил, то Шуллер даст руку на отсечение.
 Девицы и женщины в годах, все в белых платьях, стоящие сзади Шуллера, спели какую-то песню. Васю подкатили поближе, и Шуллер закричал на него через переводчицу:
— Ты исцелен, ты исцелен! Милость Божия снизошла на тебя! Вставай! Вася силился встать, но, видно, не мог. Шуллер делал над его головой движения руками вроде тех, что совершают разные чумовые Джуны.
— Встань и иди!
 Дальше Шуллер цитировал Евангелие, но здесь его неуместно цитировать.
 В общем, Вася встал. Вначале изобразил, что ему трудно, потом пошатался, сделал шаг, другой, третий. Шуллер неистовствовал, орал в микрофон, зал хлопал. Крупным планом показали подсадную (плачущую) тетку.
 Долго ли, коротко ли, опять я встретил Васю все в той же электричке, идущей к Сергиеву Посаду. Вася вновь торговал.
— Ну, Вася, — сказал я вместо приветствия, — видел я, видел, как ты на врагов России работаешь. Что ж ты, уж совсем одичал, не видишь, что все это жулье и шпана, все эти Билли Грэмы, всякие Финлифигли, всех их у себя давно не слушают, они сюда подрядились ездить и здесь пакостить.
— Шпана, это точно, — отвечал Вася, — я их изнутри изучил, а из-за этого телевидения я заработка лишился. Как теперь по гастролям ездить, когда кто-нибудь меня видел?
— А вы гастролировали?
— Круглосуточно! Везде зеленый свет. Эти волокут с собой всякую технику, видики, радиотелефоны для подарков, залы снимают. Они же меня на улице подобрали. Ты только часть видел, у нас же там еще он садится в каталку, а я его сзади толкаю, вроде как окончательно исцелел. А то с костылями выходил. Он пошаманит, пошаманит, руками помашет, кричит через переводчицу: брось костыли, брось! Я отбрасывал. Жрать захочешь, отбросишь. Ты ж видишь, — Вася пока зал на бесчисленные надписи на бесконечных заборах вдоль железной дороги. В надписях кратко излагалось народное отношение к демократическому строю. — Свобода, — сказал Вася, понурясь, — ори что хошь, но все равно подыхай.
— Ну на гастролях-то ты, думаю, пожил.
— О! — Вася поднял голову. — Отдельное купе, ужин в купе. Меня до сеанса нельзя светить, прячут. Я там у них много чего приватизировал. Удобно компьютеры воровать: маленькие. Но тоже почти бесполезно, кому они счас нужны? Вся цена — пузырек.
— Вася, — спросил я,—а ты крещеный?
— Не знаю.
— А эти, баптисты или как их... свидетели Иеговы тебя окрестили?
— Нет. Я и не хотел. Уж больно какой-то цирк, несерьезно. Вообще, я хотел их изнутри взорвать. Думаю, вот вывезут, вот надо показать чудо исцеления, а я возьму и не исцелюсь. Вот, думаю, вы попляшете. А опять как подумаю, что деньги дают, кормят, можно чего и оприходовать, тогда думаю: надо исцеляться. А ты как думал! — Вася и не спросил, а как бы за меня ответил: —А то я сунулся к «Белому дому» в октябре, дорожка знакомая, думаю, подхарчусь, думал, как в августе, будут поить. А там не то чтоб кормить, там по морде получил, да еще от своего, от бывшего. Вместе воровали. Меня лупят... ты был у Краснопресненской?
— Был.
— Ну вот, тем более знаешь, что не вру. Меня лупят, вижу знакомого красноперка (ментов же красноперками зовут, по цвету петлиц), кричу: «Витька!» А Витька как не родной, а его дубинники меня лупят. Тут пойдешь на арену. Но чего ж теперь: со мной расстались, не успел я им навредить.
—Давай, — предложил я, — в Сергиевом Посаде выйдем — ив Лавру к преподобному Сергию.
— Я еще не созрел, — отвечал Вася, — я еще где-то на подходе. Тут дорога такая, я ж вижу, не простая. Тут бывает, что едут старухи и не присядут, ходят насквозь электричку, от хвоста до головы. Я спрашиваю, чего не сидится, говорят: надо бы по правилам идти в Лавру пешком, а тут хоть так. Я созреваю. Я еще, может, и литературу буду продавать религиозную.
— И когда ты созреешь?
— А вот еще раз встретимся, тогда.
 И ведь встретились же мы с Васей, встретились. Да еще как! Я сижу читаю. Поезд идет на Сергиев Посад. По проходу идет женщина-книгоноша и так четко, уверенно сообщает, что у нее книги дешевле, чем на лотках и в магазинах, в два раза. Перечисляет всякие страсти-мордасти, а за нею идет Вася, который ничего не рекламирует. Увидел меня, обрадовался как родному.
— Жена! — радостно представил мне Вася женщину. — Американка! И что же оказалось? А оказалось все так просто, что даже долго и нечего рассказывать. Жена Васи, бросив его, фактически обокрав, улетела к детям, а там дети, воспитанные передовой цивилизацией Америки, обчистили ее. То есть как обустроили: она вложила деньги и драгоценности в их дела и... стала лишней. Ее под предлогом устройства американо-российских связей их фирм посадили на самолет, дали адрес, куда ей надо прийти, и помахали рукой. Она пришла по адресу, но... там не только фирмы, но и адреса не было. Вот и вся история.
 Вася увидел жену, когда и она, и он сдавали бутылки в приемном пункте. Утешать супругов мне не пришлось, оба они враз говорили, что так им и надо, что богатство это было нечестное, что оно и детям в пользу не пойдет. Детей вот жалко.
— А внуки, — заплакала женщина, — уже ни слова по-русски.
— Но как иначе, — защитил их Вася, — они же новые русские.
 На прощание Вася с гордостью сказал мне, что носит крестик на груди, что жена тоже носит, что живут они из милости у ее бывшей подруги...
— И у твоей тоже?
— Нет, у другой. А та-то с дачей и дочерью куда-то пропала. Я ездил, там теперь какие-то новые с Кавказа. И собака другая. Ничего, даст Бог, встанем. Я еще думаю, может, в компартию поступлю. Ты за кого будешь голосовать? Это же надо, до чего довели богатейшую страну...
 Жена позвала Васю. Они ушли дальше.
 Может, еще и встречу их когда. Может, и из вас кто встретит, они по электричкам Ярославского вокзала ходят. По тем, которые идут на Сергиев Посад.