Богородица

Библиотека Школа церковной смуты. Плоды обновленческой «катехизации»

Олеся НИКОЛАЕВА
«Иосиф и его братья», или «сеанс экзорцизма»

 

В статьях и интервью, посвященных трагедии в храме Богородицы в Печатниках, где была совершена расправа над о. Михаилом Дубовицким, нам настойчиво пытаются навязать версию, по которой эти события были спровоцированы Московской Патриархией с целью разделаться с неугодным ей лидером современного обновленчества священником Кочетковым, и.о. настоятеля этого храма и непосредственным руководителем произошедшего там бесчинства. Дело при этом выглядит таким образом, словно Патриархия, переводя о. Михаила с одного «интеллигентского» при хода в другой, не только заранее планировала совершившееся здесь преступление, но и инициировала его...

Дмитрий Горин («НГ», 08.09.97), вслед за священником Кочетковым («Русская мысль», № 4183), старательно внушает нам мысль о зловещем заговоре, в котором участвует как духовенство во главе с архиепископом Арсением и самим Патриархом, так и органы здравоохранения, выдавшие о. Михаилу в самый день его насильственной госпитализации справку о том, что «он не выявляет признаков психических расстройств». Журналист заявляет, что врачи были собраны «не без давления в июньский воскресный вечер для освидетельствования пациента». Да и не только врачи, но и правоохранительные органы, предъявившие жесткое свидетельство о насилии, совершенном над о. Михаилом, в детективной реальности Горина берутся на подозрение. К чему же клонит журналист? Не к тому ли самому, к чему и священник Кочетков, рискующий утверждать: «В наших условиях получить ЛЮБОЙ ДОКУМЕНТ никакого труда не составляет. Надо лишь иметь хорошие материальные средства» («РМ», № 4183).

«Лжи в этом деле с самого начала очень много. В этих условиях она ВПОЛНЕ ЕСТЕСТВЕННО попадает в документы», — вторит Горин. Обоих преследуют призраки: лжет медкомиссия, «на которую давят», лжет милиция, лгут врачи 14 психбольницы, засвидетельствовавшие травмы на теле о. Михаила, лжет травмопункт, повторно удостоверивший их. И — Горин знает apriori — будет лгать церковная комиссия, назначенная для расследования этого дела. Она еще не вынесла своего суждения, она еще ведет дознание, опрашивает свидетелей, собирает факты, но журналист уже заявляет печатно, что на нее нельзя «надеяться». Единственным критерием истины при таком раскладе становится сам священник Кочетков, заявляющий со страниц прессы как бы excathedra: все справки — «липовые»! Все врут календари!

«ВСЕМ НАМ хорошо известно, как в России можно добывать подобные справки», — делает журналист саморазоблачительное признание. Действительно, если некто имеет опыт в том, как добывать подложные документы, он неизбежно проецирует свои навыки в этом деле на все человечество. Любопытно все же, кого именно он имеет в виду, когда заявляет, что это хорошо известно «всем нам»? Ибо всем нам, например, это отнюдь не известно. И элементарные-то справки получаем с трудом. Но журналист Горин и не пытался бы всучить нам детективную отмычку трагического сюжета с избиением и насильственной госпитализацией психически здорового человека, если бы не имел целью скомпрометировать Патриархию, выводя ее не только в качестве скупщицы подложных справок, но и тайного провокатора уголовщины в Успенском храме. Что ж, ответим на его детектив — своим расследованием...

Можно было бы и не видеть ни справок, ни свидетельств: ничего, кроме тех самых видеозаписей, которые кочетковцы сделали своими собственными руками в то роковое утро. Видеозаписей, перед судом которых они, апеллируя к видеокамере, так наивно старались — в кадре — инсценировать свою благонамеренность и на которые они печатно ссылались как на неопровержимое доказательство своей невиновности. Увы! — видеокамера, не знающая лицеприятия, запечатлела вовсе не то, что они хотели бы перед ней разыграть: холодно и отстраненно она зафиксировала все «срывы» и «проколы» этого дурно срежиссированного криминального спектакля. Удивительно, как кочетковцы ни пытались удержать эти видеопленки в тайне, они мгновенно, необъяснимыми путями, в десятках копий разошлась по рукам, и журналисты на страницах самых разных изданий («ЛГ», «НГ», «МК», «Новая газета») опирались на них.

Итак, сговор, действительно, существовал. Но заговорщики вовсе не были похожи ни на архиепископа Арсения с Патриархом, ни на сотрудников милиции, ни на церковную комиссию, ни на врачей. Одним из его ключевых фигур сделалась прихожанка и секретарь священника Кочеткова, кандидат мед. наук, врач-психиатр на пенсии, бывшая сотрудница 13-й психбольницы Алла Даниловна Василевская, вооруженная богатым специфическим опытом, который, должно быть, она стяжала в те времена, когда психиатрия — в 60–80-е  годы — осуществляла карательные акции в борьбе с инакомыслием. Очевидно, хотя не беремся это утверждать, именно в ее реформаторской голове и созрел этот план: сдать «по блату» неугодного священника Михаила Дубовицкого «на лечение» к своим бывшим коллегам.

Нет оснований предполагать, что священник Кочетков, а также его ближайшее окружение, принимавшие впоследствии участие в расправе над о. Михаилом, оставались в неведении относительно стратегических замыслов Аллы Даниловны. Напротив, все два месяца, которые молодой священник прослужил в храме Успения Богородицы, он непрестанно подвергался не только оскорблениям, но и угрозам, в которых прочитывался весьма определенный умысел. Как братья Иосифа Прекрасного, заговорщики решили продать его «Измаильтянам», чтобы расправиться с ним чужими руками...

Староста храма С.И.Матвеев заявлял о. Михаилу: «Посадить бы тебя лет на пять!», а алтарник постоянно спрашивал, не нуждаетесь ли, мол, в психиатрической помощи. По благословению священника Кочеткова, Алла Даниловна прочно водворилась на стуле в алтаре с толстой тетрадью в руках, на страницах которой она вела подробный дневник наблюдений за психическим состоянием о. Михаила, пока тот служил у престола. Она же, поистине с материнской заботливостью, выписала для него те статьи из УК, по которым, как ей казалось, его можно было бы и «засадить». Священник же Кочетков заверял молодого собрата: «У нас есть другие методы, кроме церковных, которыми мы можем на вас воздействовать».

Мысль о том, что священника можно насильственно вытащить из алтаря, не только была намеренно внедрена в сознание кочетковцев, но и повернута таким образом, словно не сделать этого было бы чем-то достойным удивления. В «Сретенском листке» (№ 7), выпускаемом этой общиной, было так и написано: «Нельзя не заметить, что два-три века назад за такие поступки священника прихожане вынесли бы его из храма. Можно только удивляться терпению прихожан храма Успения, которые этого не сделали». А пока — активисты храма занимались тем, что «шили дело» молодому священнику, собирали «улики»: за ним ив храме и в самом алтаре постоянно следили с кинокамерой, ходили с диктофоном, провоцируя своими оскорбительными действиями на скандал иподлавливая на слове. Итак, паства была при деле.

Трудно сказать, планировали ли они то, что планировали, именно на это воскресенье, хотя явились на службу Всем русским Святым во всеоружии: в храме работали две кинокамеры, были включены диктофоны. Отец Михаил служил утреню. Священник Кочетков исповедовал. Когда стали читать канон, о. Михаил, как служащий священник, был возмущен тем, что без его благословения служба была сокращена недопустимым, по церковному уставу, образом (до двух тропарей). Чтецы отказались ему подчиняться, тогда он стал читать сам. Вдруг к нему подошел священник Кочетков — это отлично запечатлела видеозапись — и выхватил у него богослужебные книги, да так, что аналой, на котором они лежали, развернулся на месте. Служба была прервана.

Отец Михаил решил позвонить правящему архиерею или благочинному, спросить, можно ли продолжать службу, столь противоречащую богослужебному чину, однако, воспользоваться церковным телефоном ему не позволили. Оставалась возможность позвонить из ближайшего храма, расположенного в минуте ходьбы, и он двинулся к выходу. «Не выпускайте его из храма!» — раздался крик старосты Матвеева. Видеозапись фиксирует, как алтарники и прихожане кинулись наперерез о. Михаилу, преграждая ему путь. Тот остановился. «Облачение верните! Не положено выходить на улицу в облачении!», — кричал священник Кочетков. Отец Михаил знал, что не существует никакого сугубого церковного предписания на этот счет — в облачении священники выходят на улицу и когда встречают архиерея, и когда совершают крестный ход, и когда им приходился служить под открытым небом. С другой стороны, он боялся, изучив уже нравы кочетковцев, что без облачения они могут его не пустить обратно в алтарь и написать очередной донос священноначалию, что он самовольно покинул службу. Поэтому он продолжал стоять и только просил: «Выпустите меня».

Камера свидетельствует, как окружившие его плотным кольцом глумились над ним: «Батюшка, вы верующий? Вы верите в Бога?». «Молчит», — с улыбочкой заметил один из активистов.

«Хорошо, может быть, чтоб сестры ему помогли? Вряд ли он будет с ними ДРАТЬСЯ, хотя кто знает, — сказал в камеру священник Кочетков. — Может, не будем все-таки СЕЙЧАС вызывать ПСИХОВОЗКУ?». Поднявшись на амвон, он обратился к пастве с призывом молиться за «обуреваемого, одержимого» о. Михаила, который «беснуется» и «служит дьяволу».

О. Михаил вернулся в алтарь. Опережая его, алтарники ринулись туда же. Кадров, когда там, в алтаре, на священника накинулись пятеро, пятеро — на одного, причем такого, который, по Христовой заповеди, категорически не может поднять на кого-либо руку и дать сдачи, когда стали сдирать с него крест, фелонь и епитрахиль, по понятным причинам, нет. Зато есть неумолимое свидетельство беспристрастной видеокамеры, как о. Михаил — уже без облачений, но в поручах — сдавлен плотным кольцом как бы приобнимающих его, как бы даже поглаживающих его алтарников, повторяющих, как заклинание: «Да кто тебе не дает выйти, да что ты выдумываешь! Никто тебя не трогает!» В доказательство они даже поигрывают поднятыми кистями рук: ручки-то вот они! Так снимай же нас, кинокамера, крути свою пленку, снимай! Но кинокамера жестко фиксирует, что их ноги, лишь отчасти входящие в кадр, живут своей отдельной жизнью: извините, ягодица стоящего спиной к нам Виктора Максимовского вдруг дергается, и о. Михаил падает, как подкошенный. Священник кричит: «Помогите!». «Ну чем же мы можем тебе помочь, — отзывается Алла Даниловна, — ну, вызовем психовозку...».

Многие, видевшие эти кадры, признавались, что это напомнило им картины из жизни фауны: так хищники, окружая жертву, в предвкушении расправы по началу с наслаждением поигрывают с ней...

Алла Даниловна то и дело интересуется, по-видимому, для «истории болезни»: «Состояние мерцает — то хуже, то лучше... Тебе видится что-то, слышится? Может, ГАЛЛЮЦИНАЦИИ, может, ГОЛОСА?» Алтарники приговаривают: «Сейчас епископ к тебе приедет». Под «епископом», как потом выяснилось, они подразумевали врача психовозки.

Меж тем страшные крики о. Михаила были услышаны в храме. В ужасе, что они ничем не могут ему помочь, его прихожане вызвали милицию и побежали в соседний монастырь, чтобы какой-нибудь из священников мог войти в алтарь и спасти о. Михаила. Милиция застала отца Михаила со следами насилия, в разорванном подряснике. Аллу Даниловну представили стражам как «эксперта высшей категории», который уже «сорок лет в психиатрии». Священник Кочетков объяснил милиционерам, что о. Михаил — психически ненормальный человек. (С письменным свидетельством милиционеров можно ознакомиться в «Независимой газете» от 26.07.97.) Именно со слов Кочеткова милиционер М.Шунаев и заявил с солеи: «Батюшка немного не в себе». Чтобы успокоить возбужденную толпу, он сказал: «Никакого насилия не совершается», — что на тот конкретный момент вполне соответствовало действительности.

Наконец, прибыла психовозка. Навстречу врачу вышла Алла Даниловна и уединилась с ним, снабжая его «психиатрически квалифицированными» сведениями, которые должны были убедить врача Г.Л.Шафрана в необходимости насильственной госпитализации священника. Что там наговорила на своей медицинской мове своему коллеге Алла Даниловна — про то ли, что отец Михаила состоит на учете в психдиспансере, про то ли, что он представляет опасность для себя и для окружающих, про то ли, что у него «галлюцинации и голоса», — все это было умышленной ложью, злоупотреблением своим статусом медработника. С доктором беседовал и священник Кочетков. «Я дал свое согласие на госпитализацию», — свидетельствует он в рапорте на имя Святейшего Патриарха. Сам же о. Михаил категорически отказался ехать в психушку. Он произнес: «Здесь совершается ужасное насилие над священником: священнику не дают выйти, всячески унижают, стесняют, и оскорбляют, и бьют». «Вот это психиатрический бред называется, — пояснила Алла Даниловна. — Я же имею образование. Это бред хороший».

В этот момент из Сретенского монастыря прибежал иеромонах Никандр и проник в алтарь. Священник Кочетков, алтарники Виктор Котт и Олег Романов плотно окружили его. На них была направлена кинокамера, и они, по-видимому, стараясь заручиться ее свидетельством в свою пользу, заявили о. Никандру: «Так вы же нетрезвый!» Иеромонах, известный своим аскетизмом, только что поисповедовавший десятка два людей и оставивший ради о. Михаила там, у себя в храме, еще несколько дюжин, ожидающих исповеди, опешил от такого коварства. Мы видим в кадре возню вокруг отца Никандра и вдруг, вдруг крепко сжатый кулак священника Кочеткова возникает у его скулы...

По приказанию священника Кочеткова алтарники (а не санитар!) схватили несчастного отца Михаила, заломили ему руки и, пиная, толкая, проволокли до психовозки. Отец Никандр в отчаянии лег под колеса машины, чтобы не дать ей увезти своего собрата. Его отшвырнули прочь. Шесть человек запихивали беззащитного священника в психовозку. Шесть человек терзали его за волосы и за бороду, били головой о машину, когда он вырывался, пинали ногами, толкали взашей. Шесть человек (как сказал поэт, «мы поименно вспомним всех, кто поднял руку»: Александр Копировский, Александр Бойков, Дмитрий Гасак, Владимир Якунцев, Герман Чуев, Сергей Матвеев) — ядро этого «самого интеллигентного» храма!.. Между прочим, двое из них были в стихарях — той самой богослужебной одежде, из-за которой они всего лишь за два с поло виной часа до того не выпускали о. Михаила из храма! Тоже так и не сняв литургического облачения, вышел на улицу и сам священник Кочетков. Своими собственными руками в поручах он захлопнул решетку храмовой двери, как бы поставив восклицательный знак в конце этого фильма ужасов. Его пятиминутная версия, трижды прокрученная по НТВ и Московской программе, заставила содрогнуться миллионы и миллионы телезрителей. Целиком он еще страшней...

Сопровождать о. Михаила в психбольницу, в нарушение всех действующих инструкций, вызвалась все та же Алла Даниловна, а также алтарник Владимир и Дмитрий — оба уже изрядно поусердствовавшие в своей «христианской любви» к о. Михаилу: именно они выкручивали ему руки и таскали за волосы, запихивая в психовозку. Все они назвались его «родственниками» и потому «на правах родства» обращались к нему на «ты» и называли «Миша». «Ничего, Миша, там тебя поколют, подлечат!»

Отец Михаил попросил: «Я умираю от жажды! Купите мне воды. Я дам деньги». Психовозка мчалась в 13-ю психбольницу, то есть прямехонько в almamater Аллы Даниловны, этой заботливой «маменьки» о. Михаила, щебетавшей все умилительней по мере приближения: «Знакомые места! Родные пенаты! Здесь у меня все “свои”! Вот и напьешься, Миша». Однако она рано радовалась. «Своих» Аллы Даниловны не оказалось, о чем она горестно сокрушалась на обратном пути: «Знакомых врачей не было, поэтому ничего не получилось! И водички тебе не досталось».

В 13-й больнице, куда она по знакомству и пыталась пристроить на лечение «своего Мишу», о. Михаила не приняли, возможно, испугавшись следов побоев на его теле, и вообще недоумевали, почему его привезли именно к ним: госпитализация на скорой помощи осуществляется строго по районам. Кто-то — мы догадываемся кто — дал скорой помощи ложный адрес о. Михаила с тем, чтобы его привезли именно сюда, где кое у кого все «свои». Тогда новоиспеченные «братишки» с «мамулей» повезли священника в районную 14-ю психбольницу. Его уложили в стационар, вкатили ему — не исключено, что не без рекомендаций «родительницы», как-никак — психиатра, неизвестную дозу, какого-то, как говорят эксперты, психотропного препарата, после которого у него на следующий день — уже дома — начались судороги, грозившие тяжелейшим удушьем.

Священник Кочетков ведь так и признался перед лицом своего священноначалия: «Мы думали, что его там подержат денька два-три, поколют, подлечат, а потом выпустят с подпиской о добровольном лечении». Но если и нескольких часов, проведенных о. Михаилом в психушке, было достаточно, чтобы он через сутки попал по скорой помощи в больницу с сильной интоксикацией после инъекции неизвестного нейролептика, то что бы с ним сделалось за эти «два-три денька», которые так жаждали обеспечить ему в психушке Алла Даниловна со священником Кочетковым?

 * * *

Вечером того же дня, то есть в воскресенье, о. Михаил был осмотрен комиссией из трех психиатров, признан психически здоровым и выпущен безо всяких «подписок» домой. Как мы уже сказали, на следующий день он попал в 7-ю клиническую больницу, где его откачивали от изъявлений братской любви «самой интеллигентной» общины. Священник Кочетков отправился в паломничество. Патриархия занялась расследованием этого позорного и беспрецедентного в истории Церкви дела... А кочетковцы?

В эти дни их можно было встретить в самых разных присутственных местах и в самых неожиданных обличьях и качествах. То загадочный Некто появлялся в 14-й психбольнице и, отрекомендовавшись представителем Патриархии, просил выдать ему выписку о пребывании там о. Михаила, однако, такую, в которой не было бы указано, что он поступил туда со следами физического насилия.

Описание этого «лжедмитрия» уж очень смахивает на Александра Михайловича Копировского,уже визуально знакомого нам по видеозаписи: вот он стоит за спиной отца Михаила, пока тот в алтаре читает Страстное Евангелие, вот он заталкивает его в психовозку...

То — фигура того же Александра Михайловича, на сей раз со свитой, возникала в кабинете у начальника 18-го отделения милиции А.Л. Римского. Забавно, что, придя в отделение, эта компания представилась дежурному милиционеру как «друзья сестры» Римского.

— Мы принесли вам привет от сестры! — еще с порога радостно сообщили они последнему. — Мы ее друзья!

— Очень приятно, — ответил старший лейтенант Римский. — Но, к сожалению, у меня нет сестер.

— Тогда вам привет от вашего папы — Бориса Леонидовича...

— Меня зовут Александр Леонидович, а папу моего — Леонид...

— Ах, да, — несколько смутившись, заулыбались «друзья сестры». Леонид. Ваш папа — Леонид Борисович...

— Опять не угадали, — невозмутимо ответил Римский. — Так вы по какому делу?

Оказалось, что они пришли с предложением, чтобы он переписал заново или хотя бы поправил документ, который был составлен им для Патриархии в связи с уголовными событиями в храме. Уламывая его и так и этак, в конце концов, они пригрозили ему Прокуратурой. Но Римский не дрогнул. Священник Кочетков подал на него жалобу в Прокуратуру. Прокуратура нашла ее несостоятельной...

Занимаясь журналистским расследованием событий 29 июня, мы неоднократно «наступали на пятки» этой странной компании то ли новых «детей лейтенанта Шмидта», то ли булгаковских «Панаева и Скабического», этих как бы вновь посетивших Москву Коровьевых, Азазелло, Котов Бегемотов. Мистификаторов, добывателей липовых справок, сочинителей детективов, в которых палачи именуются «гонимыми», а жертва — «гонителем»...

Но вернемся к сути. Психически здоровый человек был объявлен ненормальным и насильственно помещен в психбольницу. Несмотря на то, что он был трижды освидетельствован психиатрами (в 14-й психиатрической, в 7-й клинической больнице и 18-м психдиспансере) и признан здоровым, его продолжают обвинять — как кочетковцы, так и ангажированные ими журналисты — в безумии. Ясно, что единственным, с их точки зрения, способом «покрыть» преступление и избежать, если не уголовного и церковного наказания, то, по крайней мере, общественной обструкции, является обвинение о. Михаила Дубовицкого в помешательстве. Именно поэтому они так много суетятся, заявляя, что справки, которые свидетельствуют об обратном, — липовые.

Отец Михаил — человек не гордый. Он готов еще раз — четвертый — пройти психиатрическое освидетельствование, но, разумеется, не у Аллы Даниловны и не у ее «знакомых». Но в таком случае, спрашивается, по какой логике и по какому праву люди, устроившие ему этот, с позволения сказать, «сеанс экзорцизма», переходящий в карательную акцию, должны оставаться вне подозрений относительно их собственного психического здоровья? Почему бы и их, раз уж дело принимает такой оборот, тоже не послать на психиатрическую экспертизу — и Аллу Даниловну, с ее «записями» в алтаре, и алтарников, срывающих со священника иерейские облачения, и «друзей сестры Римского», и тех журналистов, которые объявляют здорового человека сумасшедшим. Проверяться — так всей «самой интеллигентной» общиной. Всем миром. Ибо общество, в котором с такой большевистской беспардонностью нарушаются элементарные права человека и в котором обвинение в сумасшествии является методом борьбы и расправы с противником — политическим, церковным или просто человеческим, личным, — не может не быть больным.

Словно опять — теперь уже на наших глазах — вершится история Иосифа и его братьев: «Когда Иосиф пришел к братьям своим, они сняли с Иосифа одежду его, одежду разноцветную, которая была на нем, и взяли его и бросили в ров, ров же тот был пуст, воды в нем не было»(Быт. 37. 23,24).


Независимая газета», 4.10.97)