Богородица

Библиотека

Николай КАВЕРИН
Современное обновленчество и реформа богослужебного языка в ХХ веке.
Краткая предыстория вопроса


Народившийся в начале ХХ века церковный модернизм, или обновленчество, не исчез в 20–30-е гг., хотя и потерпел сокрушительное поражение. К середине 40-х годов большая часть обновленческих архиереев и священников, принеся покаяние, присоединилась к Патриаршей Церкви. Это было время окончания Великой Отечественной войны и временного возрождения Русской Православной Церкви после двух с половиной десятилетий кровавых гонений. Было восстановлено Патриаршество, стали открываться храмы, монастыри, духовные семинарии... Однако в то время церковной разрухи не хватало священников, архиереев, многие из которых погибли в лагерях, не хватало преподавателей во вновь открывавшихся духовных школах. На кафедры, приходы и в качестве преподавателей в семинарии приходилось посылать епископов, священнослужителей и профессоров, разделявших реформаторские идеи и ранее находившихся в обновленческом расколе. Современные церковные историки подтверждают, что процент бывших обновленческих клириков, среди епископата в особенности, и среди городского духовенства в послевоенные годы был очень велик. Количество отрекшихся тогда от священного сана, при том, что уже не нужно было идти в тюрьмы и лагеря, было, увы, очень и очень велико. Это в значительной степени и были обновленческие клирики, которые после войны вернулись в Московский Патриархат, становились преподавателями и профессорами в открывающихся духовных академиях и семинариях.

В результате обновленчество, казалось бы, уже навсегда отвергнутое, на самом деле как бы растворилось в среде православного духовенства и мирян, изнутри незаметно влияя на верующих, в первую очередь на учащихся духовных школ. Постепенно взращивалась небольшая плеяда будущих пастырей, симпатизирующих идеям церковного реформаторства, склонных к критической переоценке Священного Предания и святоотеческого понимания духовной жизни в Православии.

В 60-е годы питательной средой для развития подобных идей стало участие нашей Церкви в экуменическом движении, когда некоторые православные богословы, в результате экуменических контактов заражаясь духом протестантизма и секуляризма, разрабатывали новое модернистско-экуменическое богословие, отвергающее святоотеческую традицию как «средневековую и устаревшую в наши дни» и искажающее православную экклезиологию о Единой Церкви, размывая ее границы. Согласно этому экуменическому богословию, существует не одна-единственная Церковь Христова, но различные христианские «церкви», границы между которыми «не доходят до неба».

Под влиянием западных идей «аджорнаменто», принятых католической церковью на II Ватиканском соборе в 1962–1965 годах и имеющих целью приспособить Церковь к современному обезбоженному и секуляризированному миру, обновленческие идеи вновь стали оживать, сначала в виде псевдоправославных экуменических публикаций и статей в официальных церковных изданиях.

Главным проводником нового модернистского богословия стал известный экуменист ленинградский митрополит Никодим (Ротов), пытавшийся идеи «аджорнаменто» внедрить «сверху» в Русскую Православную Церковь. В частности, митрополит Никодим устно и со страниц «Журнала Московской Патриархии» предлагал богослужебные реформы, проповедовавшиеся в свое время обновленцами (богослужение на русском языке и проч.).

«Одной из важных проблем нашего времени – писал Никодим, – является постепенное введение в богослужебное употребление понятного для всех русского языка… В наше время, по мнению многих, становится весьма желательным, иногда необходимым, употребление русского текста Священного Писания для богослужебных евангельских, апостольских и некоторых иных чтений в храме (например, шестопсалмия, паремий и т.д.)» (Журнал Московской Патриархии, 1975, № 10, с. 58).

Однако, по признанию самого митрополита Никодима,

«наше аджорнаменто» (!) — введение русского языка в богослужение — «прекрасная сама по себе идея была опорочена раскольниками-обновленцами» (с. 59).

Во второй половине 60-х годов прошлого столетия митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов) ввёл в соборах Ленинграда практику чтения Апостола и Евангелия не на церковнославянском, а на русском языке, а также чтение Великого покаянного канона прп. Андрея Критского на русском языке в переводе самого митрополита Никодима. Данное «нововведение» было справедливо воспринято некоторыми верующими как обновленчество и «западная экуменическая закваска».

 

Противники церковнославянского языка в богослужении не скрывают, что «на непонятность славянского языка более всего жалуется интеллигенция», то есть вся проблема была навязана Церкви этой самой интеллигенцией. В настоящее время, как и сто лет назад, опять повторяются ссылки на непонятливую интеллигенцию в тех же выражениях, что и в начале века. Так, например, предисловие «От издательства» к «Сборнику суточных церковных служб на русском языке» в переводе священника-обновленца 20-х годов Василия Адаменко начинается словами ученика митрополита Никодима (Ротова) нынешнего Патриарха (тогда еще архиепископа Смоленского) Кирилла (Гундяева) о непонятности в наши дни церковнославянского языка:

«Этот язык не только для народа, но и для интеллигенции утратил ту долю понятности, которой он, бесспорно, обладал в прошлом» (Сборник суточных церковных служб на русском языке в переводе священника В. Адаменко. IMCA-PRESS, 1989; репринт с изд.: Нижний Новгород, 1926.).

Уместно ответить на эти сетования архиепископа Кирилла (Гундяева) словами участника Поместного Собора 1917–1918 гг., новомученика епископа Пермского Андроника (Никольского):

«Переводить богослужебные книги с славянского языка на русский для интеллигенции и вообще народа, не посещающего храмы, нет нужды, ибо они отошли от Церкви. Для интересующихся богослужением необходимо вести беседы, разъясняя непонятное».

Отметим, что Патриарх Кирилл еще в бытность архиепископом, а затем митрополитом Смоленским самовольно ввел у себя в епархии практику чтения Апостола и Евангелия, а также Великого покаянного канона прп. Андрея Критского на русском языке.

Но и «снизу» дух обновленчества оказался не изжитым. Например, в те же 60–70-е годы в самиздате, а затем перепечатанные на Западе, стали появляться статьи заштатного священника Сергия Желудкова, учившегося в конце 20-х годов в обновленческой академии. В статьях о. С. Желудкова «Литургические заметки», помимо критического отношения к литургической практике и традициям Православной Церкви (резкая критика «устаревшего» Типикона, высказывания об отрицательной роли иконостаса, предложения о сокращении богослужений и т. п.), предлагалась программа обновленческих богослужебных реформ и развивалась идея о некоем «внецерковном христианстве», в котором преуспевшие в деле общественного прогресса «люди доброй воли» — так называемые «анонимные христиане» – также принадлежат к Церкви Христовой, ибо «Дух дышит, где хочет». «Литургические заметки» были опубликованы в самиздате в 1973 г. Тогда же их начал печатать парижский «Вестник РХД», но из-за протестов православных христиан публикация была прервана.

Однако в то время все эти обновленческие идеи и течения не проявлялись открыто в Русской Церкви. Народ церковный молился в немногочисленных храмах, где шла традиционная православная служба на привычном церковнославянском языке, а экуменические статьи в ЖМП и самиздатские обновленческие публикации были малочисленны. Правда, в 60–70-е годы были отдельные случаи совершения богослужения (полностью или отдельных его частей) на русском языке: в Троицком храме Ленинградской Духовной академии митрополитом Никодимом (Ротовым), а также в Спасо-Преображенской пустыньке под Елгавой архимандритом Таврионом (Батозским; † 1978), на которого в 20-е годы оказали немалое влияние обновленческие богослужения епископа Антонина (Грановского) в Заиконоспасском монастыре в Москве (см.: Литургия отца Тавриона. Беседа со священником Георгием Кочетковым // «XPICTIAHOC». Рига. 1998, VII. с. 62, 63).

С началом так называемой перестройки и особенно после празднования 1000-летия Крещения Руси стали все громче заявлять о себе и священники-реформаторы, мечтавшие на практике возродить кое-что из того, что предлагалось обновленческим движением после революции. Своеобразным сигналом явилась речь архиепископа Смоленского и Выборгского Кирилла (Гундяева) на церковной конференции в Ленинграде в 1988 году, в которой владыка подверг критике используемый в нашей Церкви церковнославянский язык богослужения. Стали появляться печатные издания, в которых пересмотр богослужебных традиций, а также канонических и вероучительных основ Православной Церкви стали программой новой «церковной перестройки». Примером таких изданий стала книга священника Александра Борисова «Побелевшие нивы» и журнал «Православная община», издаваемый братством священника Георгия Кочеткова.

В начале 90-х годов реформаторское течение в Русской Православной Церкви получило наименование «неообновленчество». Этим термином на епархиальном собрании духовенства Москвы 20 декабря 1993 года Святейший Патриарх Алексий II впервые назвал модернистское движение внутри Русской Православной Церкви, в частности, деструктивную реформаторскую деятельность священника Георгия Кочеткова, разрушающую богослужебные традиции. Тем самым Святейший Патриарх Алексий показал, что современные церковные реформаторы являются духовными преемниками обновленцев 1920-х годов. Наименование «неообновленчество» абсолютно точно отражает сущность этого реформаторского направления: полную преемственность целей и совпадение взглядов обновленцев 20-х и 90-х годов в вопросе революционного переустройства Церкви, которое должно завершиться разрушением Русского Православия.

Подверженная зуду реформаторства часть интеллигенции, недавно пришедшая к вере, чуждая Православию и русской церковной традиции, стала проповедовать необходимость проведения «реформ» и во внутрицерковной жизни, стремясь приспособить Церковь к служению духу мира сего ценой разрушения канонического строя и отказа от Священного и церковного Предания. Свои идеи реформаторы распространяли через светские, порой антиправославно настроенные средства массовой информации, со стороны которых, одновременно с требованиями реформ, на нашу Церковь обрушился неслыханный с эпохи «воинствующих безбожников» поток клеветы и грязи. Стали звучать почти ультимативные требования перехода Русской Церкви на новый календарный стиль, перевода богослужения на современный русский язык и других литургических, канонических и даже вероучительных реформ. Все это предлагалось обновленцами и в начале 1920-х годов.

Особенно явно эта преемственность проявилась в отношении современного обновленчества к церковнославянскому языку богослужения. Однако если прежде идея русификации богослужения объяснялась только труднопонимаемостью церковнославянских текстов, то современные противники церковно-славянского языка приводят иной аргумент: необходимость катехизации современных неофитов, еще далеких от Церкви. Ради них и следует вводить богослужение на «общепонятном русском языке».

Наиболее активно отрицанием и разрушением укоренившихся богослужебных традиций Русской Православной Церкви и внедрением русского языка в богослужение занимается «Сретенское братство» во главе со священником Георгием Кочетковым. Изолировав себя от жизни всей Церкви, кочетковская община фактически стала на путь сектантства: отрицание церковного Предания и разрушение укоренившихся традиций Русской Православной Церкви, отказ от церковнославянского языка в богослужении, стремление противопоставить жизнь своей общины жизни всей Русской Церкви – все это активно пропагандировалось в 1990-х гг. «Сретенским братством». В братстве царил дух высокомерной исключительности и ложной харизматичности, духовной прелести и экзальтированности, всегда характерный для тоталитарных сект. Сектантский характер братства подтверждает и культ его «безошибочного, безгрешного и всезнающего» лидера-гуру. «Сретенское братство» активно занималось прозелитизмом среди православных христиан, создавая свои катехизаторские и «высшие христианские» школы в Москве и других городах, стремясь стать широким движением внутри Церкви, фактически вызвать в ней раскол и под лозунгом «возврата к древней апостольской практике» произвести ревизию Православия, превращая его в модернистское неохристианство, или протестантизм «восточного обряда».

Подобные тенденции, и в первую очередь обеспокоенность богослужебными новшествами в общине священника Г. Кочеткова, вызвали большую тревогу среди православных клириков и мирян Москвы, которые обратились в 1994 году с открытым письмом к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II.

«Богослужение Святой Православной Церкви на церковнославянском языке, спасительное для многих поколений православных людей не только в России, но и на Украине, в Белоруссии, Сербии, Болгарии, – говорилось в обращении московского духовенства, – является неотъемлемой частью церковного Предания, дошедшего до нас от святых просветителей славянских народов Кирилла и Мефодия... Наше церковнославянское богослужение является драгоценной жемчужиной Православной Церкви. Уже в течение тысячи лет оно просвещает православный мир и души верующих... Самочинное нарушение тысячелетней церковной традиции может послужить началом гибели тех устоев Православия, за сохранение которых исповеднически боролись и страдали многие поколения православного народа». Кочетковские эксперименты с «переводами» богослужения на русский язык в обращении оценивались «с духовной и культурной точек зрения как чудовищный вандализм, подобно тому, как переводить на современный русский язык поэзию А.С. Пушкина».

В приходе московского священника Георгия Кочеткова реформированное и русифицированное богослужение совершалось вплоть до 1997 года, когда 29 июня в алтаре храма Успения Богородицы в Печатниках случилось неслыханное со времен обновленческой смуты 1920-х годов преступление, потрясшее православную Москву. Запрещение в священнослужении о. Георгия Кочеткова стало тогда закономерным итогом его многолетней реформаторской деятельности.

Священник Георгий Кочетков издал несколько выпусков своих «русифицированных текстов вечерни, утрени, литургии». Ясности его «русификация» литургических текстов не прибавила, зато фальши и ошибок внесла несметное количество. Порочен был сам кочетковский принцип «русификации». Его следует признать антицерковным, разрушительным и содержащим духовную порчу, сравнимую с надругательством над святыми иконами.

Приведем несколько цитат из высказываний священника Г. Кочеткова по поводу введения «живого русского языка» в богослужение:

«Поразительно – Русская церковь настроена против русского богослужения! Мы много раз шутили по этому поводу: у нас единственный русский приход в Русской церкви»; «Наша задача способствовать рождению живого литургического русского языка. Мой личный богослужебный литургический опыт говорит о том, что у церковно-славянского языка нет преимущества перед этим русским... Я воспринимаю церковно-славянский просто как другой язык» («Независимая газета», 14.01.1994).

Еще цитаты священника Г. Кочеткова – из журнала «Новая Европа»:

«Я уверен, что будущее Церкви как раз в том, что мы пытаемся делать...»; «У меня нет сомнения: за тем, что мы начали, – будущее, и на это есть воля Божия (!). Это бесспорно. Более того: то, что мы начали, просто лежит на поверхности; это просто снятие пены и подготовка строительной площадки. На самом же деле необходимо еще и подлинное творчество в церковной традиции. Но это следующий шаг, начинать с которого нельзя. Охранительное Православие зашло слишком далеко, и потому к творчеству Церковь еще нужно подготовить» (1992, №1, с. 80, 82).

В своем докладе на «II Преображенском соборе» в Москве 19 августа 1991 г. священник Г. Кочетков как бы приоткрыл завесу над тем, что он собирался сооружать на «подготовленной строительной площадке»:

«для полных членов Церкви... (то есть для тех, кто прошел катехизацию у о. Георгия. – Н.К.) богослужение остается во многом недоступным. Дело здесь не только в малопонятном богослужебном языке... К нашему времени богослужение сложилось таким образом, что если его и перевести на русский язык, даже не на разговорный, а высокий, оно все равно останется непонятным и, главное, почти бездейственным» («Православная община», 1992, № 3, с. 31).

Из этого откровенного высказывания становится вполне ясным, что окончательной целью литургических реформ в общине о. Г. Кочеткова являлась отнюдь не русификация, а «создание» совершенно нового, «действенного» богослужения, так сказать, «литургии Георгия Кочеткова», взамен «бездейственных» литургий Святителей Иоанна Златоуста и Василия Великого.

О своей реформаторской практике священник Г. Кочетков не без гордости отзывался так:

«Я не знаю, есть ли в последние века подобный церковный опыт» («Православная община», 1996, № 31, с. 61).

Другой московский священник-реформатор, Президент Российского Библейского общества Александр Борисов в своей книге «Побелевшие нивы», изданной в начале 1990-х гг., посвятил несколько страниц доказательству необходимости русификации богослужебного языка, часто приводя в пример богослужения баптистских общин, а также «смелого реформатора епископа Антонина Грановского» (с. 175). В частности, о. А. Борисов сетует, что

«сейчас предстоит начинать все сначала, то есть заново доказывать необходимость реформы внутри Церкви вообще и русификации богослужебного языка» (с. 133). «Главное же из радикальных изменений, – пишет о. Александр, – это русификация богослужебного языка и введение русского языка при чтении за богослужением Священного Писания» (с. 172). «Необходимы, конечно, реформы в отношении значительной части богослужебного материала» (с. 54).

Пропагандой скорейшего искоренения из литургической практики церковнославянского языка на страницах обновленческих и антиправославных изданий и СМИ в те годы помимо священника Георгия Кочеткова занимались протоиерей Сергий Гаккель, канадский религиовед Д. В. Поспеловский, заштатно «практикующий священнослужитель» о. Иннокентий Павлов, ныне покойный архиепископ Михаил (Мудьюгин), который «вообще считает... служение на славянском языке антиканоничным...» (?!) («Сегодня», 12.02.1994). Тот же архиепископ Михаил называл в своей книге «Русская православная церковность. Вторая половина XX века» (М., 1995) чтение в храмах на церковнославянском языке одним из «сатанинских ухищрений», причем «наиболее мощно действующих».

Не менее страстным пропагандистом «литургического творчества» и русификации богослужения являлся протоиерей Николай Балашов – ныне сотрудник ОВЦС. В своих публикациях («Московский церковный вестник», 1991, № 19; «Континент», 1998, № 98) и радиовыступлениях (религиозные программы «Би-Би-Си» совместно с прот. Сергием Гаккелем) о. Николай Балашов старался ненавязчиво убедить читателей и радиослушателей в необходимости богослужебных реформ, приводя множество цитат сторонников «литургического обновления» из дореволюционных дискуссий по этому вопросу. При этом никаких новых существенных доводов в пользу русификации богослужения о. Николай Балашов не находил.

Таков краткий обзор деятельности неутомимых реформаторов традиционного церковнослаянского богослужения Русской Церкви в ХХ веке.

 * * *

За всеми разглагольствованиями современных обновленцев о необходимости русификации церковнославянских богослужебных текстов и самовольными «переводами» некоторых чинопоследований на «живой» язык может среди прочего скрываться и совершенно иная цель, нежели постоянно заявляемая в многочисленных публикациях о. Георгием Кочетковым и его единомышленниками. Цель эта – под предлогом создания более понятного широкому кругу верующих богослужения добиться пересмотра в богослужебных книгах (Октоихе, Триоди Постной и Цветной) ряда текстов, содержащих порой нелестные для иудеев места. Прецедент этого уже есть. Так, в угоду иудеям у римо-католиков была изменена служба Страстной Пятницы с целью устранить из нее все отрицательное, что говорится в этой службе о распинателях Христа.

Еще несколько лет назад в интервью, опубликованном в 117-м номере «Вестника РХД», протоиерей Александр Мень, призвав к деканонизации русских святых преподобного Евстратия Печерского и младенца мученика Гавриила Белостокского, высказывался также и за пересмотр православных богослужебных текстов с целью изъятия из них «выпадов» и «резких высказываний против евреев», якобы содержащихся в этих текстах.

Священник Георгий Кочетков, выступая на Меневских чтениях 11 сентября 1993 г., фактически подтвердил такое предположение:

«...Например, в связи с отношением к иудеям и вообще евреям. Думаю, нам всем известны церковные богослужебные тексты, которые не очень даже удобно сейчас читать в церкви. Умные (!) чтецы и священнослужители их просто пропускают... и от такого пропуска ничего, в принципе, не меняется и не теряется, а, надо думать, даже наоборот. Но ведь не все чтецы и священнослужители умные, что само по себе нормально; некоторые из них читают все подряд, и поэтому происходят казусы в отношениях, в частности, к евреям, в тех отношениях, которые церковь закладывает сейчас в своем учении... (!)» («Православная община», 1994, № 3, с. 83–84).

Если священник А. Борисов в своей книге «Побелевшие нивы» огульно обвиняет все православное духовенство в антисемитизме, то священник Г. Кочетков усматривает антисемитизм уже в богослужебных текстах и даже в учении Церкви.

Приведем еще один пример. В католическом русскоязычном журнале «Новая Европа» (1995, № 7) профессор Е.М. Верещагин, беседуя с вице-президентом Всемирного Еврейского Конгресса Г. Ригнером и идя навстречу мечтаниям и желаниям своего почтенного собеседника, предлагает также пересмотреть ряд богослужебных текстов и подсказывает, как можно это хитро осуществить, не вызывая естественного возмущения православных «ортодоксов»:

«Тексты с антииудейскими обертонами встречаются прежде всего в богослужениях Страстной седмицы, то есть они произносятся всего лишь раз в году, поэтому верующие наизусть их не знают. Переформулировать их, на мой смиренный взгляд рядового прихожанина, можно и без того, чтобы привлекать серьезное внимание к поновлению. Впрочем, – предостерегает хитроумный профессор Верещагин, – надо считаться и с возможностью упорного сопротивления» (с. 99).

Излишне напоминать, что в православном богослужении, построенном наполовину из псалмов Давида, образов из истории древнего Израиля, прославлении ветхозаветных израильских праведников и пророков, антиеврейских выпадов нет и быть не может! Но обличения «безумных иудеев», не познавших в Иисусе Христе своего Мессию и предавших Его на смерть, действительно есть. Однако подобные обличения имеются и во многих местах Священного Писания. Поэтому пересмотр литургических текстов тождествен ревизии истории христианской Церкви и является затеей, антихристианской по своей сущности.

Обновленцы, в соответствии с их понятиями об «антисемитской агитации и пропаганде», готовы уже сегодня взяться за пересмотр не только богослужебных, но и новозаветных текстов.

В интервью газете «Смена» проживающий в Англии протоиерей Сергий Гаккель (он же – ведущий русской религиозной программы «Би-Би-Си») заявил, что

«одна из самых актуальных задач сегодня – изменение литургических текстов. Необходимо выбросить из наших богослужебных текстов все места, где иудеев называют “богоубийцами”. Это противно здравому смыслу и нашему христианскому чувству» (февраль, 1997).

Прот. С. Гаккель, известный также своим «богословием после Освенцима», которое от православных христиан (!) требует покаяния за уничтожение евреев фашистами в годы Второй мировой войны, выступил в «Русской мысли» (1998, № 4209) с программной статьей. Вот несколько цитат из нее.

«На сегодняшний день православные верующие России еще не извлекли серьезного урока из Катастрофы» (имеется в виду Холокост – уничтожение нацистами европейских евреев в годы Второй мировой войны).

Это обвинение со стороны прот. Сергия Гаккеля звучит чудовищно. Как можно перекладывать вину за геноцид евреев на Церковь, когда именно русские православные, составлявшие в основном костяк Советской Армии, спасли миллионы евреев от полного уничтожения.

«В отличие от западного мира, – пишет Гаккель, — Холокост не способствовал тому, чтобы мы увидели значимость и красоту иудейской веры. А это, в свою очередь, мешает нам увидеть всю красоту и величие нашей веры. Вероятно, мы, православные, нуждаемся в созыве собора, подобного II Ватиканскому».

Напомним, что сразу после II Ватиканского собора были изменены богослужебные последования Страстной Пятницы, о чем было сказано выше. Можно подумать, что в результате этого изменения «красота иудейской веры», которая так дорога о. Гаккелю, во всей полноте раскрылась в нашей католической «церкви-сестре».

Далее в своей статье о. Гаккель, обвинив в антисемитизме великих отцов и учителей Церкви – святителей Григория Нисского и Иоанна Златоуста, призывает к пересмотру не только богослужебных, но и евангельских текстов с целью их очищения от «антисемитских» выпадов: прямо-таки с болезненной скрупулезностью подсчитал, что евангелист Иоанн в своем Евангелии «произносит слово “иудей” с отрицательным оттенком тридцать пять раз»!

Но и этих пересмотров для православного протоиерея Гаккеля явно недостаточно. В расширенном варианте этой статьи под названием «Западное богословие после Освенцима и Русская Православная Церковь», опубликованном в журнале Библейско-Богословского института св. апостола Андрея «Страницы», он с сожалением заявляет:

«Холокост не побудил нашу Церковь к пересмотру своего богословия» (!) (1998, 3:3, с. 407–408).

Но вернемся к статье в «Русской мысли».

«Существует упрощенное представление о том, что Священное Писание и Предание не должны подвергаться никаким изменениям», – сетует прот. Гаккель и тут же указывает, что именно следует изменить в первую очередь: это тексты православного богослужения Страстной седмицы. «Еще более серьезная проблема связана с православными богослужениями Страстной седмицы», которые, по мнению о. протоиерея, «дают богослужебное толкование антииудейского мышления ранней Церкви».

А ведь именно к литургическому опыту ранней Церкви постоянно апеллируют в своих обновленческих реформах единомышленники о. Сергия Гаккеля – в первую очередь община свящ. Г. Кочеткова.

«Утреня Великой пятницы дает нам яркое изображение Иисуса жертвой евреев, которых авторы литургического текста (например, св. Косма Маюмский. – Н.К.) именуют “богоубийц собор” или “богоубийц сонмище”», – пишет прот. Сергий Гаккель.

Протоиерей Гаккель сокрушается, что подобное «антисемитское» высказывание

«тем более опасно, что многим участвующим в службе оно понятно. Дело в том, что здесь церковно-славянский язык более близок к общеупотребительному русскому».

Тут опять о. Гаккель противоречит обновленческим постулатам своих друзей, которые постоянно скорбят, что в церковнославянском богослужении не всем все понятно. А тут, как назло, понятно всё!

В статье из журнала «Страницы» прот. Гаккель делает уже поистине параноидальный вывод, утверждая, что дореволюционные еврейские погромы и осквернение еврейского кладбища в Смоленске в 1997 г. были обусловлены не чем иным, как... содержанием богослужебных текстов Утрени Великой Пятницы (с. 411–412). Вряд ли прот. Гаккель не понимает, что подобные чудовищные «выводы», навеваемые его болезненной фантазией, являются клеветой на православных верующих и оскорбляют их религиозные чувства. Но главное – такие выводы явно свидетельствуют о духовном повреждении самого прот. Гаккеля.

«Считается, – цитируем по «Русской мысли» прот. Гаккеля, – что такая служба, как Утреня Великой пятницы, составлена соответственно учению Церкви... Эту службу не утверждали на Вселенском соборе, и она не нуждается во Вселенском соборе для новой редакции или для упразднения...(!) Однако до сих пор ничего не произошло, и мы все еще принимаем участие в этой странной службе».

Напомним, что именно мечтает упразднить прот. Гаккель: «странная» служба, о которой идет речь, именуется «Последования Святых и Спасительных Страстей Господа нашего Иисуса Христа».

Читая эти странные словеса и прочие безумные глаголы о. Гаккеля, отметим лишь, что Сергия Гаккеля возводил в сан протоиерея не Вселенский Собор, и для снятия с него этого сана за откровенную хулу на Христову Церковь, ее Священное Писание и Предание собирать Вселенский Собор нет никакой необходимости.

Что же касается возмутительных, по мнению о. Гаккеля, богослужебных текстов, где говорится об иудеях как «богоубийцах», то обратимся к статье Владимира Василика («НГ-религии», 18.03.98), где он дает православный ответ, основанный на святоотеческом богословии «после Голгофы», апологету «богословия после Освенцима».

«Отец Сергий Гаккель обвиняет в антисемитизме уже не “отдельных невежественных христиан”, или “непросвещенные массы”, но берется судить отцов Церкви, составителей ее богослужения, ее песнопевцев и песнотворцев: Косму Маюмского, Иоанна Дамаскина, Андрея Критского и многих других, по сути дела обвиняя их в человеконенавистничестве, в отсутствии догматического сознания и просто здравого смысла.

Достойно ответить на эти обвинения можно, только внимательно рассмотрев литургические тексты, столь смущающие отца Сергия, и проанализировав подлинное отношение Церкви к евреям и еврейскому вопросу.

Да, безусловно, синагога, распявшая Христа, именуется в богослужебных текстах как “пагубное соборище богомерзких, лукавнующих богоубийц сонмище” (Трипеснец Великой Пятницы, 9-я песнь), “людьми злочестивыми и беззаконными”, “убийцами праведников”. А почему, спрашивается, такое наименование несправедливо? За благая, яже сотворил еси Христе, роду еврейскому, распяти Тя осудиша, оцта и желчи напоивше Тя”. “О предательстве не довольни быша, Христе, роди еврейстии, но покиваху главами своими, хулу и ругание приносящее” (11-й антифон Великой Пятницы). “Да распнется, вопияху Твоих дарований присно наслаждающиися, и злодея вместо Благодетеля прошаху приятии” (8-й антифон Великой Пятницы).

Что на это можно ответить? Предание Христа, Его осуждение синедрионом, яростные и настойчивые требования Его распятия у Пилата, который полагал Его освободить, – все это исторические факты, которые, кстати, косвенно подтверждаются талмудической традицией. И тогда возникает лишь один-единственный вопрос: об отношении к Христу. Если ты Ему веруешь как Царю и Богу, если Он для тебя высшая ценность, то не можешь не повторить то, что говорят богослужебные тексты, не можешь не поразиться предательству Иуды, безумию и жестокосердию избранного народа, оказавшегося недостойным своего избранничества. Если же Иисус для тебя лишь один из учителей праведности и для тебя дороже всего общечеловеческие ценности, то, конечно, зачем портить отношения с евреями, какие они тогда богоубийцы, произошла небольшая ошибка, каких немало в жизни народов.

Поэтому требование о. Сергия жестко ставит вопрос о сути нашей веры и о нашем отношении к христианской традиции вообще – к Священному Преданию и к Священному Писанию, на котором базируется Предание. В Священном Писании мы видим постоянную констатацию факта христоубийства и богоубийства со стороны иудеев. Вот хотя бы цитата из Первого послания к фессалоникийцам св. апостола Павла: “Ибо вы, братия, сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы тоже претерпели от своих единоплеменников, что и те от иудеев, которые убили и Господа Иисуса, и Его пророков, и нас изгнали, и Богу не угождают, и всем человекам противятся, которые препятствуют нам говорить язычникам, чтобы спаслись, и через это всегда наполняют меру грехов своих; но приближается на них гнев до конца” (1 Фес. 2, 14–17). Или апостол Павел, “еврей от колена Вениаминова”, тоже сделался антисемитом и юдофобом, и из его посланий тоже надо выкидывать “антисемитские места”? Или еще пример: Вы осудили, убили Праведника; Он не противился вам” (Иак. 5, 6). Это слова апостола Иакова, первого епископа Иерусалимской Церкви, ревнителя исполнения Закона среди христиан; или он тоже юдофоб? Или слова св. апостола Петра: “Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от которого отреклись перед лицом Пилата, когда он полагал освободить Его. Но вы от Святого и Праведного отреклись и просили даровать вам человека-убийцу, а Начальника жизни убили. Сего Бог воскресил из мертвых, чему мы свидетели (Деян. 3, 13–15). Неужели и св. апостол Петр, галилейский рыбак, ненавидел свой собственный народ?

Требование о. Гаккеля напоминает вопрос-упрек членов синедриона апостолам: “Вы хотите навести на нас кровь Того Человека”. На это возможен только апостольский ответ: Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам. Бог отцов наших воскресил Иисуса, Которого вы умертвили, повесив на древе”. “Мы не можем не говорить того, что видели и слышали” (Деян. 5, 28–30; 4, 20).

Что же касается мнения отца Сергия, что выражение “богоубийцы” бессмысленно, поскольку Бога убить невозможно, то он, как человек богословски грамотный, должен знать православное богословие, согласно которому страдания и смерть плоти усвояются Божественной ипостасью, или личностью Иисуса Христа, то, что изъяснили святые отцы, Соборы Церкви, в частности – Пятый Вселенский Собор, учивший о том, что Бог, пребыв бесстрастным по Своей Божественной природе, пострадал во плоти и плотию. Если о. Сергий так думает, то почему в его приходе до сих пор поют: “Распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый” (гимн “Единородный Сыне”, творение святого царя Юстиниана)...

Нельзя не отметить тревожного факта. Нашу веру в молитву, наше литургическое сознание пытаются ставить в зависимость от интерконфессиональной и интернациональной дипломатии, грубее – в зависимость от интересов еврейского народа, а точнее, его националистической верхушки. Все это напоминает провокацию, которая еще больше может осложнить отношения между православием и иудейством, чего хотелось бы избежать».

И в заключение приведем одно свидетельство американского православного публициста Марка Маркиша.

«Как-то, будучи на службе в греческой церкви, я раскрыл двухъязычный молитвослов издания Греческой архиепископии (Константинопольский патриархат). Поразительное ощущение – не зная языка, свободно читать греческий текст: настолько точно соответствует ему наш церковно-славянский. Но вот я смотрю на соседнюю страницу с английским переводом и не верю своим глазам: знакомый воскресный тропарь первого гласа: “Камени запечатану отъ Iудей, и воиномъ стрегущимъ пречистое Тело Твое, воскреслъ еси, тридневный Спасе, даруяй мiрови жизнь...” – лишился слов “отъ Iудей” (хотя по-гречески они были на месте). Обращаюсь за разъяснением, и слышу столько стыда и горечи в ответе старика-священника, что самому стало стыдно за свою бестактность: “Неправильно это переведено... плохо... не надо этого читать, молодой человек!”».

2001 г.